Сладкий лжец

Я знал эту книгу. Беатрис – ее главная героиня – то ли медленно впадает в безумие, то ли и правда является целью убийцы. Зрители не узнали бы развязку до конца. Если бы Эмма сыграла эту роль, она бы стала знаменитостью.

– Ты сможешь это сделать, – убежденно сказал я.

Она схватила меня за руку, удерживая.

– Знаю. Я это чувствую. Это моя роль.

Я поцеловал ее быстро и нежно.

– Где съемки?

– По большей части здесь, в Лос-Анджелесе. Я думаю, в Неваде тоже снимут несколько сцен. – Ее улыбка смягчилась. – Я не уеду далеко.

Обещание заставило меня сделать паузу. Реальность нашей ситуации, того, как я скоро ее изменю, снова подкралась ко мне и начала терзать изнутри. Я не рассказал Эмме о своих новостях. Не в эту минуту. Не тогда, когда она так счастлива.

Я отогнал эту мысль и сосредоточился на легких поцелуях, которые не должны были ни к чему привести, но посылали импульсы удовольствия по моему позвоночнику всякий раз, когда я прикасался к ней.

Эмма издала довольный звук, ее пальцы перебирали мои волосы.

– О, и еще кое-что.

– Что-то лучше, чем крутая роль в потенциальном блокбастере?

– Ну, не настолько, но думаю, это довольно здорово.

– Скажи мне, сладкая Эм.

Она прижалась ко мне.

– Я хочу сводить тебя кое-куда. Ты пойдешь со мной?

– Не собираешься сказать, куда именно?

– Это сюрприз.

– Таинственно. Мне нравится. Я пойду. – Я откинул одеяло, открывая ее тело своему взору. – Но сначала ты.

После долгого, обстоятельного обмена мнениями мы оба кончили.

Глава тридцать третья

Люсьен

Дом находился в Лос-Фелисе, там, где дорога вилась вверх по холмам к обсерватории Гриффита. За частными лепными воротами спряталось поместье двадцатых годов прошлого века в стиле испанского возрождения. Во многих отношениях дом напоминал уменьшенную версию Роузмонта с его терракотовой черепичной крышей, белыми оштукатуренными стенами, темными арочными дверными проемами и потолочными балками. Розы цеплялись за стены и усеивали весь внутренний двор.

Наши шаги звучали тихо. Она провела меня через большую гостиную с камином из резного камня, мимо библиотеки, отделанной дубовыми панелями, в залитую светом кухню с широкими окнами, выходящими на оазис бассейна. Потертые мраморные столешницы казались прохладными и гладкими. Я осмотрел духовки с двойными стенками и плиту с восемью конфорками. Это была кухня шеф-повара. И, несомненно, сердце дома.

– Здесь уединенно, – сказала Эмма, подходя к двойным арочным дверям, открытым наружу. – И тихо.

– Хорошее освещение.

Мой взгляд блуждал по кухне, остановившись на огромной кладовой и зоне для завтрака. У меня в хранилище стоял старый фермерский стол Жана Филиппа. Он идеально подошел бы сюда.

Вдоль дальней стены тянулись застекленные шкафы и полки. Более чем достаточно места для хранения тарелок, подносов, кухонной утвари. Я взглянул на Эмму, чувствуя на себе ее пристальный взгляд.

Она застенчиво улыбнулась.

– Тебе нравится.

– Ага. – Но это не объясняло того, что мое сердце грозило выскочить из груди.

– Я покупаю его.

Вот оно. Я ожидал этого. Иначе зачем бы она привела меня смотреть дом, выставленный на продажу? Но подтверждение все равно обрушилось на меня с силой хорошо поставленного удара.

– Сколько спален?

– Пять.

Эмма не сдвинулась со своего места под солнцем.

– Немного великоват для одного человека.

– Да. Но здесь мне хорошо. Как дома. – Ее взгляд не отрывался от моего.

Дом. Ее. Подальше от моего. Но был ли у меня на самом деле дом? Роузмонт принадлежал Амалии. Да, мне всегда были там рады, и я нашел там убежище. Но стало ли оно моим домом, а не просто местом, где можно спрятаться от всего мира?

Я еще раз провел рукой по столешнице. В отличие от многих столешниц в элитных домах Калифорнии, эти оказались старыми. Они хранили свою историю, рассказанную небольшими пятнами и шелковистой гладкостью мрамора. Они отлично подошли бы для термообработки шоколада, раскатывания теста.

Дом. Искушение создать что-то общее вместе с Эммой обжигало меня изнутри, как кипящий сахар, – сладкое, но болезненное. Ведь я не мог этого сделать. По крайней мере, не сейчас.

– Когда ты переезжаешь?

Половицы заскрипели, когда она подошла немного ближе.

– Как только смогу. Может, через две недели.

Я проглотил это. Она, так или иначе, уехала бы. И место находилось не так уж далеко от Роузмонта. Почему это так ранило? Почему я почувствовал холодок на коже, будто она уже ушла?

Черт. Это было больно. Она сказала, что я сделал ее счастливой. Мне хотелось сделать ее не только счастливой, но и гордой.

– Люсьен?

– Да? – Я старался, чтобы это прозвучало непринужденно, но слово вышло односложным.

Она посмотрела на меня с состраданием, но в то же время приветливо, словно пытаясь сказать мне о том, что я все время упускал.

– Где ты живешь?

– Что значит «где»? Я живу в Роузмонте.

Между ее бровями пролегла маленькая морщинка.

– Ты всегда там жил?

– Конечно, нет. – Я провел рукой по затылку. – У меня была квартира в Вашингтоне. Милое местечко в Джорджтауне, с видом на Потомак[80]. Я продал ее, потому что больше не нуждался в ней.