Сладких снов

Похоже, наркотики не только забрали физическую силу, но и порядком замутили Питу сознание. Он оставил лежать без присмотра человека, которого избил до обморочного состояния. Или же тот притворился? В таком случае у Оникса в своем доме были все преимущества перед непутевым вторженцем.

Пит сделал все возможное, чтобы спасти жесткий диск с доказательствами, но упустил самого преступника, предоставив ему шанс поступить с диском по своему усмотрению.

Хоффман озирался в темноте. Тот, кто называл себя Ониксом, мог прятаться где угодно, за ним или перед ним. Все это невозможно было разглядеть в тусклом свете, который просачивался снаружи. Проще было услышать, и слева от него действительно что-то задвигалось. И задышало, захрипело, закашляло – с правой.

Чушь. Игра воображения.

В таких домах всегда что-то скрипит, трещит и клацает. Они, словно живые существа, способны издавать звуки. Но вдруг все стихло. И тут раздался металлический щелчок, который Пит узнал сразу.

Кто-то заряжал полуавтоматический дробовик.

Пит, со светящимся телефоном в руке, был идеальной мишенью. Еще секунда – и световая кегля посреди темноты станет его смертью.

Пит Хоффман давно понял, что паника – первое, чего не может позволить себе секретный агент во время работы. Паника контрпродуктивна, опасна для жизни. Паника – лучший друг врага. Но она была единственным, что Пит сейчас чувствовал. В панике он выключил фонарик на телефоне. В панике опустился на корточки, попятился.

Страх, до головокружения. Пит чуть не потерял равновесие. Наркотический коктейль продолжал циркулировать в его крови и сделал Хоффмана таким уязвимым. Между тем как Оникс был где-то здесь, в темноте.

Незаконное вторжение – так это назовут позже. Оникс может убить Пита выстрелом в голову, американские законы на его стороне. А после установления личности преступника – Пита Хоффмана, гражданина другой страны, приговоренного к тюремному сроку за действия насильственного характера, – педофил сможет спокойно продолжать свой прибыльный бизнес. Соседи будут восхвалять Оникса за то, что он сумел защитить свой дом от незаконного вторжения.

Хоффман замер на месте. Стал ждать.

Видит ли он меня? Знает ли, где я?

Вслушивался, стараясь уловить каждый звук.

Теперь он совсем близко. Дышит.

Их разделяло четыре, самое большее пять метров. И ничего, кроме темноты.

Слишком далеко, чтобы бороться, и без всякой возможности приблизиться хоть чуть-чуть.

Одно неосторожное движение, легкий, царапающий звук, и… как быстро все может закончиться.

Между тем темнота медленно рассасывалась. Сетчатка, зрачки, нервы переключились в новый режим работы, приспособились к ситуации. Хоффман увидел силуэт: голова мужчины, руки, ноги. И в руках ружье. Но не один Хоффман замер в ожидании. Оникс тоже застыл, высматривая злоумышленника. Потом что-то заскрипело. Послышались осторожные шаги. Не педофила, который по-прежнему стоял на месте. Кто-то двигался за спиной мужчины с дробовиком. Где-то там мелькала еще одна фигура. Его тринадцатилетняя дочь. Должно быть, выбралась из подвала, пока двое мужчин были заняты преследованием друг друга.

И Хоффман вдруг понял – Оникс, который не видит девочки, может принять ее за него, Пита Хоффмана.

Именно это и произошло. Лидер педофилов резко обернулся и, наверное, не успел расслышать ее осторожного вопроса: «Папа, у нас свет…», потому что конец фразы заглушил звук выстрела.

Как только все стихло, спусковой крючок вернулся в исходное положение и патрон выпал из магазина, Пит, упершись ступнями в пол, оттолкнулся и изо всех сил бросился вперед, на силуэт, который был ближе. Будучи застигнутым врасплох, педофил развернулся не в том направлении. Оружие вывалилось у него из рук, продолжая выпускать пули. Хоффман подхватил дробовик, несколько раз ударил Оникса прикладом по лбу и темени и только потом кинулся к девочке, лежавшей на полу лицом вниз. К ребенку, которого следовало заменить, потому что он обесценился с возрастом. Но который спас Питу жизнь и навсегда изменил дальнейшую судьбу отца.

Пит Хоффман обнял девочку, погладил ее по голове и щекам. Она плакала. Приглушенные рыдания, слезы, которые она будто пыталась втянуть обратно, все отчаяннее, сильнее прижимаясь к его груди, привыкшая к тому, что ее никто не должен слышать.

Всего тринадцать лет, и такое одиночество.

«Папа» промахнулся. Раны – на виду и скрытые от глаз – имели другое происхождение.

Хоффману захотелось обнять ее, прошептать, что все будет хорошо, но это был бы самообман и не более. Потому что этой девочке, входившей в возраст молодой женщины, никогда уже не было суждено жить полноценной жизнью. Доверием к миру можно проникнуться только в детстве, и это вряд ли удастся наверстать.

– Гренс?

– Подожди минутку. Мне нужно выйти. В этой комнате слишком много людей, экранов, никакой вентиляции и…

– Я взял его.