Слава столетия

Кантемир узнал о предстоящем назначении от графа Матвеева.

Матвеев, розовый с холоду, в парадном мундире, с тросточкой, заехал по пути из манежа. Езда в манеже стала модной, так как императрица посвящала ей по нескольку часов в день.

— А я и не знал, что ты просил должность полномочного министра в Англии. Ну и скрытник! — весело воскликнул граф Матвеев. — Боялся показаться в смешном виде отвергнутого просителя? Понимаю. Я и сам не люблю раньше времени объявлять о своих намерениях. Но теперь–то можешь радоваться: ты на коне…

— Откуда ты узнал об этом? — перебил графа Кантемир. — Кто тебе сказал?

— Собственными ушами слышал. Причем от лица, которое словами не бросается: от Салтыкова. Так что ожидай на днях указа о назначении. И не забудь, что я первый сообщил тебе это известие.

— Удивительно, — пробормотал Кантемир.

— О, да ты, вижу, совсем не в себе от счастья! — сказал Матвеев, глядя на растерянного приятеля. — Ну ладно. Прощай. Я спешу.

Князь Алексей Михайлович Черкасский уходил от прямого объяснения, прячась, словно настоящая черепаха, в панцирь. Он говорил какие–то пустые фразы, после которых в душе оставалась одна досада.

Он уже знал о назначении Антиоха.

Но когда Кантемир попытался узнать, чьей протекции он обязан этим назначением и что оно, собственно, значит, то Черкасский начал долго и витиевато говорить о мудрой милости императрицы, о благоволении к Антиоху многих значительных людей и об его, Кантемира, достоинствах и учености.

— Но почему же, если мне хотели оказать милость, то не удовлетворили моей просьбы? — допытывался Антиох, напирая на слово «моей».

Черкасский продолжал, словно не слыша вопроса:

— Я рад за тебя. В такие молодые годы быть отмечену — это большая честь.

— Я не просил об этой чести, и она не отвечает моим намерениям.

Князь Алексей Михайлович покачал головой.

— Ты получил более, чем желал. Предлагаемая тебе должность по важности не идет ни в какое сравнение с должностью президента Академии наук.

Неделю спустя князь Кантемир был представлен английскому послу как русский министр при английском дворе.

Граф Андрей Иванович Остерман в течение нескольких дней знакомил Кантемира с его новыми обязанностями и при этом ободряюще хлопал его по плечу:

— Помните, ваше сиятельство, поговорку: «Не боги горшки обжигают».

На второй день рождества Кантемир получил инструкции, заграничный паспорт и повеление поспешить с выездом в Лондон.

У Кантемира не было никаких дел, которые задерживали бы отъезд.

Четыре дня ушли на прощание с друзьями и приятелями, на визиты.

Последняя новость, которую узнал Кантемир в Москве, были известия об аресте фельдмаршала Василия Владимировича Долгорукого и Василия Никитича Татищева.

Фельдмаршала взяли по доносу, в котором неведомый доносчик сообщал, что фельдмаршальская жена непочтительно говорила об императрице.

Татищев после того, как высказался в Сенате против какого–то распоряжения Бирона, был без всяких на то оснований обвинен во взяточничестве и отдан под суд.

Глава 4. Отъезд

…Смерть рысцою или скоком

Доедет меня скоро, или уж в глубоком

Узрю возрасте свои седины в покою,

В чужестранстве ль буду жить, или над Москвою,

Хоть Муза моя всем сплошь имать досаждати,

Богат, нищ, весел, скорбен — буду стихи ткати.

И понеже ни хвалить, ни молчать не знаю,

Одно благонравие везде почитаю, —

Проче в сатиру писать в веки не престану…

Когда уже все вещи были уложены, последней Антиох убрал в шкатулку тетрадь со стихами. Основную часть его багажа составляли бумаги и книги.

Обняв брата, княжна Мария заплакала. Антиох говорил какие–то слова утешения о том, что все к лучшему, но они звучали грустно и неуверенно.

Когда наконец старый отцовский возок, приземистый, с маленькими окнами, выехал со двора на Покровку, Антиох почувствовал облегчение.

Улица отвлекла его.

Позади осталась серая ветшающая стена Белого города.

Из переулка, от церкви Троицы–на–грязях, доносился тихий звон. В аптеке немца Соульса работник отпирал ставни. Вдали, за малороссийским подворьем, возвышались купола Златоустинского монастыря.

Через Никольские ворота возок въехал на Никольскую улицу. Здесь народу было больше, чем на Покровке. Люди толпились у лавочек, рундуков, палаток, ходили по мостовой. Поэтому пришлось продвигаться медленным шагом.

Антиох наклонился к левому окну.

Слева, сразу возле Никольских ворот, за лавками торговых рядов, виднелись хоромы Алексея Михайловича Черкасского.

Антиох передвинулся к правому окну и опустил слюдяное окошко, чтобы лучше видеть.

Сани проезжали мимо обширной паперти церкви Владимирской богоматери.

Вокруг толпился всякий люд: купцы, разносчики, мужики, бабы, полупьяные канцеляристы, солдаты. Бушевало море выкриков, божбы, смеха, плача.

На мостовой прямо на снегу сидели нищие.

Еще Петр I издал указ, по которому нищих, что ходят по домам или сидят на перекрестках, велено было ловить, бить батогами и ссылать в Сибирь, а с обывателей, которые подают милостыню, брать штраф. Но, несмотря на это, нищих и убогих на московских улицах меньше не стало.