Слава столетия

У крыльца канцелярии на самом солнцепеке кучкой толпились десятка полтора растерянно озиравшихся рекрутов. Были они в грязных рубахах, в разбитых лаптях, иные вовсе босы. На темных, усталых лицах чернели грязные потные разводы. Радищев приметил, что двое или трое из них закованы: значит, начальники опасались побега.

Радищев подошел к рекрутам:

— Здорово, ребята.

Рекруты ответили вразнобой:

— Здравствуй, барин…

— Спаси тебя Христос…

Сопровождавший их унтер сморщился, как от зубной боли.

— Разве так надо отвечать?

Рекруты примолкли.

— Они же еще не солдаты, — примирительно сказал Радищев. — Обучатся.

— Тупой народ, — ответил унтер, — из троих едва один солдат будет, а двое помрут. Либо от болезней, либо под батожьем. Я–то уж знаю: не первый год, глаз у меня наметанный. Вон те, в железах, к примеру, прямо скажу, не жильцы. А вон тот справный будет солдат.

Радищев пристально посмотрел на будущего «справного солдата». Он был как будто спокойнее других, но в его глазах светилась такая отчаянная тоска, что Радищев отвел взгляд и со вздохом тихо сказал Кречетову:

— И этим несчастным и слабым духом и телом судьба предназначила быть воинами… Не насмешка ли это?

— И впрямь смешно, — подхватил унтер.

— Однако пора приступать к делу, — сказал Кречетов. Унтер–сдатчик передал ему список.

— Все, слава богу, живы–здоровы, — приговаривал унтер, — на своих ногах стоят…

После пересчета рекрутов по головам участвовавшие в сдаче–приемке зашли для оформления документов в канцелярию.

Проходя мимо караульного помещения, Радищев увидел сидевшего в углу на лавке солдата в новом, но уже рваном мундире. Солдат сидел, наклонившись и опустив голову, его руки были завернуты назад и связаны. Возле стоял часовой с ружьем. Солдат поднял голову. Радищев узнал его: выпуклый лоб, поднятая в удивлении правая бровь, — Сократ!

Оформив документы и отпустив сдатчиков, Радищев вошел в караульную. Дежурный по караулу капрал сопровождал его.

— Кто такой? — кивнул Александр Николаевич в сторону связанного солдата.

— Беглый.

— Где поймали?

— Тут, возле полкового двора.

— Долго был в побеге?

— Три дня.

— Значит, вы взяли его поблизости? А ведь за три дня–то он мог далеко уйти. Верно, он возвращался в полк.

— Какой — возвращался! Увидел нас — такого стрекача задал, еле на лошади догнали.

— Видно, вы напугали его. Объективные факты, а именно — нахождение на третий день побега в районе расположения полка, свидетельствуют о том, что солдат возвратился из побега. Так? Значит, он не беглый, а добровольно возвратившийся.

— Кто его знает… Мудрено вы говорите, ваше благородие…

— По указу государыни императрицы от четвертого декабря тысяча семьсот семьдесят второго года беглым из полков нижним чинам, добровольно возвратившимся в полк, объявляется высочайшее прощение.

— Раз указ такой, мы, конечно, исполнять должны… — забормотал капрал, совсем сбитый с толку.

— Государыня сим указом его милует. Развяжите.

— Конечно, вам про указ лучше знать, только развязывать ни к чему, опять вязать придется. Неспокойный человек. Всего месяц как в солдатах, еще, по правде сказать, не отведал солдатской жизни — и сбег. Одно слово — неспокойный он человек.

— Закон запрещает насильственно лишать свободы безвинных, — строгим, напряженным голосом произнес Радищев. — Прикажите развязать его. Ежели он в чем виноват, подайте рапорт, аудитор произведет следствие и, коли потребуется, даст указание об аресте.

— Как прикажете, — ответил капрал и кивнул охранявшему беглеца солдату: — Развяжи.

Солдат снял веревки.

Беглый, бросив взгляд исподлобья, вытянул затекшие руки и принялся тереть посиневшие, в полосах запястья.

— У–у, ровно волк, — проворчал капрал. — Хоть бы поблагодарил господина обер–аудитора.

— Благодарствуйте, барин, — хмуро проговорил беглец, не поднимая головы.

Радищев ответил:

— Не меня благодари, а закон. Я всего лишь исполнитель его.

Беглец поднял голову, все продолжая растирать затекшие руки.

— Эх, барин, — вздохнул он , — кабы все было по закону, не забривали бы людей в рекруты не в очередь.

— Тебя забрили не в очередь? Как же так?

— Будто сам не знаешь, как бывает. Продал барин.

— В нашем государстве запрещается продавать людей в рекруты! Ты должен был объявить, что в солдаты тебя отдают насильным образом!

— Спасибо за совет! Только кому было объявлять–то?

— В воинском присутствии.

— Они сами все без нас знают и меня слушать бы не стали.

Радищев, кипевший возмущением, сразу поник. «Увы, солдат прав», — подумал он и сказал:

— Впрочем, надо подумать о твоем настоящем положении…

Капрал, со снисходительной усмешкой прислушивавшийся к разговору, равнодушно обронил:

— Тут думать нечего, плохое его положение.

— Почему? — почти крикнул Радищев.

— Капитан Самарин подал рапорт об оскорблении его действием со стороны солдата Овчинникова, — тихо сказал Кречетов.

— Ударил офицера? — спросил Радищев.

— Говорит, руки не поднял, поспорил только, — ответил Кречетов. — Однако все равно капитану вера, а солдату нет веры.

— Ладно, — ответил Радищев. — Завтра начнем следствие.

— Ну, что я говорил! — удовлетворенно заключил капрал и вышел из караульной.