Слава столетия

Столыпин повернулся к стоявшим, ходившим, разговаривавшим офицерам и выкрикнул:

— Господа, Александр Николаевич еще ничего не знает!

Радищева окружили по крайней мере десять человек.

— Михельсон разбил последние шайки Пугачева!

— Злодей схвачен!

— Пугачев пленен? — спросил Радищев.

— Ура–а! — закричал Столыпин. — Господа, надо послать за шампанским!

Послали за шампанским, и в ожидании, пока его принесут, Радищеву пересказали то, что сегодня утром слышали от майора, бывшего их однополчанина, прискакавшего в Петербург курьером.

— Двадцать первого августа Пугачев подступил к Царицыну и пошел на штурм. Его отбили. На другой день он снова пытался овладеть городом и опять был отбит. Тут до него дошли сведения о приближении Михельсона, Муффеля и Меллина, и он, боясь встречи с ними, снял осаду и побежал вдоль берега Волги на низовья…

— Вы расскажите об астрономе… Или дайте я сам…

Где–то возле Сарепты самозванец встретил астронома Ловица. Спросил, что за человек. Ловиц объяснил, что наблюдает небесные светила, то есть звезды. Самозванец посчитал его шпионом и приказал повесить. «К звездам, говорит, его поближе».

— Анекдот, — отмахнулся первый рассказчик. — Черт с ним, с астрономом. Вы, Александр Николаевич, послушайте про действия Михельсона. Михельсон настиг злодея в ста верстах от Царицына и несколькими пушечными выстрелами сбил с мятежников нахальство и дерзость. Он гнал и бил их сорок верст! Десять тысяч убитых, десять тысяч взято в плен!

— Ну, уж вы преувеличиваете — у Пугачева и войска столько не было.

— Было! Было! Ей–богу, десять тысяч, — своими ушами слышал.

— Да не десять, а пять, говорили.

— Что я, глухой? Десять!

Готова была вспыхнуть ссора, но ее тут же погасили.

— Вы расскажите, как взяли самого Пугачева, — попросил кто–то.

— Злодейское войско разбежалось, а сам Емелька с двумя десятками главных сообщников на четырех лодках переплыл Волгу и ушел в степи. Однако сообщники его — такие же отъявленные негодяи, как их предводитель, поняли, что их песенка спета, не нынче–завтра всех переловят. Тогда они замыслили выдать атамана и тем купить себе прощение. Замыслили — сделали, связали Емельку и доставили в Яицкий городок коменданту.

Принесли шампанское, сдвинули столы, зазвенели бокалы.

— Здоровье государыни императрицы!

— Здоровье Михельсона!

— Панина!

Капитан Столыпин, раскрасневшийся, блестя вытаращенными, налившимися кровью глазами, потребовал тишины и, когда за столом немного поутихли, произнес:

— Предлагаю тост за того, кто придумает злодею Емельке Пугачеву достойную его мерзостей и злодеяний казнь.

С разных концов послышались выкрики:

— Повесить!

— Четвертовать!

— Засечь!

— Затравить собаками!

Радищев сидел, опустив глаза. Вокруг с жаром, увлечением, сладострастием самозабвенно наслаждались придумыванием казни.

— Я бы приковал на цепь и возил по городам, чтобы каждый мог плюнуть ему в рожу, дернуть за бороду…

— Главное, чтобы не сдох сразу, чтобы мучился, мучился, мучился!

— По жилочке из него…

Радищев встал из–за стола и, не замеченный никем, вышел из штаба.

По улице неслись коляски, кареты с нарядными, неприлично веселыми и оживленными кавалерами и дамами. Видимо, Петербург уже известился о поимке Пугачева.

19

В передней Петр, снимая с Радищева плащ, приглушенным голосом сказал:

— Гость к нам, Александр Николаевич. — И еще тише добавил: — Из Аблязова…

Радищев почувствовал, как по всему телу пробежал холодок, все мышцы напряглись, ноги стали как чужие, как в том кошмарном сне — ни ступить, ни двинуть, на лбу выступили капли холодного пота.

— Что? — прерывистым свистящим шепотом спросил он.

— Все хорошо… хорошо, Александр Николаевич… — быстро и так же шепотом ответил Петр. — Все, слава богу, живы. — Петр запер за Радищевым дверь.

При тусклом коптящем огоньке дешевой стеариновой свечки, освещавшей переднюю, Радищев различил темную человеческую фигуру.

— Здравствуй, барин, — хрипло сказал человек.

— Здравствуй.

Радищев перебирал в памяти всех знакомых аблязовских мужиков и не мог вспомнить этого человека, хотя голос казался очень знакомым.

— Не признаешь?

— Михей Овчинников!

— Я, Александр Николаевич.

— Ты был в Аблязове? Видел батюшку с матушкой? Ну, говори скорее!

— Видел я своими глазами только одного братца твоего младшего — Иосафа, про остальных слыхал от твоего дядьки Сумы. Передавал он тебе поклон.

— Ну, ну!

— Сума сказывал, как только услыхали они в Аблязове, что мы подходим…

— Кто мы?

— Государь Петр Федорович. Так, значит, господа — батюшка твой Николай Афанасьевич с матушкой Феклой Степановной да с зятем и старшей сестрицей — укрылись в лесу, а малых детей — это я уж потом узнал — взяли в свои дома снохи Сумы.

— Как же ты узнал, что батюшка с матушкой в лесу укрываются?