Слава столетия

— Я ничего не слышала, матушка государыня, — ответила горничная. — В ближние комнаты никто не заходил, в сенях караул стоит.

— Почему караул?! Ведь никогда там караула не было!

— Не знаю.

— Позови дежурного офицера.

— Сию минуту.

Екатерина поправила чепец.

Дежурный адъютант Пассек прибежал легкой рысью и встал перед государыней. Екатерина изучающе рассматривала его: не он ли был давеча у клавикордов.

— Кто распорядился поставить караул в сенях? — спросила императрица.

— Я, ваше величество.

— Ведь прежде там не было ставлено?

— Так точно, не было.

— Почему же ты поставил?

— В городе говорят, что какие–то злодеи по французскому наущению хотят совершить покушение на ваше величество. Я приказал усилить охрану.

Императрица натянуто улыбнулась.

— Мне некого бояться! Мои подданные, я знаю, меня любят, и в России не найдется руки, которая поднялась бы на меня. Благодарю за усердие, но караул отменить и впредь прошу не устраивать шума под дверьми моей спальни.

— Слушаюсь.

Екатерина немного успокоилась и вернулась к книге.

Первым делом завтра же разыскать сочинителя и приказать начальнику Тайной экспедиции Степану Иванычу Шешковскому заняться им.

Книгу отобрать и сжечь.

— Впрочем, это дело не по Шешковскому, — тут надо иметь не только крепкий кулак, но и голову поумней, чем у него. Сочинитель–то, по всему видать, умен. Придется составить для Степана Иваныча инструкцию.

Чистая бумага и очиненные перья всегда лежали под рукой.

«Намерение сей книги на каждом листе видно; сочинитель оной наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и выискивает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа в негодование противу начальников и начальства…»

«Сочинитель не сущий христианин… Он себе определил быть начальником, книгою ли или инако исторгнуть скипетр из рук царей, но как сие исполнить един не мог, показывает следы, что несколько сообщников имел.

То надлежит его допросить и сказать ему, чтоб он написал сам, как дело было.

Ежели же не напишет правду, тогда принудить мне сыскать доказательство».

«Степан Иваныч поймет, живым из рук не выпустит», — с удовлетворением думала Екатерина.

Судьба неизвестного сочинителя крамольной книги и его сообщников была решена. Теперь надо было подумать, что государыня завтра скажет об этой книге.

Фраза должна быть достойна того, чтобы войти в историю. Государыня думала, записывала и зачеркивала.

Наконец фраза найдена. Вернее, три фразы. Но Екатерина намеревалась произнести их в три приема, разным людям. А уж потом придворная молва все равно соединит их в одно и перетолкует для всего общества.

В этих фразах, во–первых, содержалась достаточно определенная характеристика вредности и неосновательности сочинения.

Во–вторых, отрицание в нем ума и достоинств литературных.

И, в–третьих, прозрачно намекалось обществу, что автор — враг не только ей, императрице, но всему дворянству.

Фразы были такие: «Тут рассеивание заразы французской», «Кроме раскола и разврату, ничего не усматриваю из сего сочинения» и «Сочинитель — бунтовщик хуже Пугачева».

29

Воронцов на таможенном дворе бывал нечасто, лишь при каких–нибудь особых, выходящих из ряда вон обстоятельствах. Поэтому Александр Николаевич удивился, увидев графскую открытую коляску, остановившуюся у здания старого Гостиного двора. День на таможне выдался обычный, даже более чем обычный: ни одной крупной партии товаров — одна мелочь.

— Ехал мимо и решил заглянуть по пути, — сказал Воронцов.

Граф спросил о сегодняшнем досмотре, остановился у образцов сукон, похвалил порядок на таможне, точные и четкие ответы досмотрщиков.

— Толковые у тебя, Александр Николаевич, служащие, — сказал Воронцов. — Впрочем, на дворе очень жарко, пройдем в помещение. Да распорядись принести чего–нибудь прохладительного.

Воронцов, взяв Радищева под руку, повел его к конторе.

Выпив принесенного лимонада и показывая всем своим видом, что желает отдохнуть, Воронцов развалился в кресле, обмахиваясь платком. Служащие, бывшие в конторе, один за другим почтительно вышли.

Когда ушел последний, граф из кармана фрака достал свернутое письмо с обломанной сургучной печатью.

— Это мне принесли нынче утром от Безбородки.

От первых же строк у Радищева от волнения дрогнули руки. Но, овладев собой, он стал читать медленно, вникая в каждое слово.