Слава столетия

— Так допишите.

— Обязательно допишу.

— А вот эти строки…

— А вот эти…

Державин и Карамзин принялись взапуски, горячо, со страстью читать друг другу, доказывая превосходство одних строк над другими.

Дмитриев несколько раз пытался остановить Карамзина, придерживая за рукав, но тот отмахивался и продолжал спорить. Державин заметил попытки Дмитриева и сказал:

— Оставь его, Иван Иванович, он прав.

— Прав, прав! — подхватил Карамзин. — Так, значит, вы обещаете, Гаврила Романович, окончить и дать в мои журнал… — Карамзин быстро перебирал листы на столе и выбрал самый нижний. — Вот эту оду: «Видение мурзы»?

— Уж так и быть, — согласился Державин. — будь по–вашему.

В кабинет вошла жена Державина и остановилась у дверей. Улыбаясь, она переводила взгляд с мужа на гостей; ее никто не замечал и, убедившись, что все настолько заняты своим разговором, что ждать бесполезно, сказала:

— Гаврила Романович, милый друг, пора одеваться к обеду.

— Катерина Яковлевна! — Дмитриев подбежал к ней, поцеловал руку.

Карамзин поклонился.

— Прошу прощения, это я занял внимание Гаврилы Романовича.

— Прощаю, — улыбнулась Екатерина Яковлевна, — однако Гавриле Романовичу надо поторопиться. — Она подняла вверх палец и прислушалась. — Кажется, кто–то приехал.

— Иду, иду. — заторопился Державин. — Николай Михайлович, а может, сначала дать «Осень» или «На счастие»? В них тоже есть неплохие стихи. А?

Уже румяна Осень носит

Снопы златые на гумно…

— Гаврила Романович! — взмолилась Катерина Яковлевна.

— Ладно, ладно.

Державин, с сожалением взглянув на груду бумаги, ушел переодеваться.

4

За столом Гаврила Романович посадил рядом с собою Дмитриева, а Карамзина — возле Катерины Яковлевны. Кроме них, к обеду приехали два пожилых чиновника, прежние сослуживцы Державина, и молодой, делающий блестящую карьеру Новосильцев. Он недавно сменил гвардейский офицерский мундир на фрак, саблю на перо, кровавые схватки на поле сражения на бескровные, но часто не менее губительные по своим последствиям дипломатические интриги. Молодой, красивый, богатый, веселый и самоуверенный от успехов, Новосильцев был немного опьянен ими. Его сопровождала слава храброго воина, приятного и остроумного человека, он был допущен на императорские вечера в Эрмитаже и представлен великим князьям Александру и Константину Павловичам. Привыкнув к тому, что, в каком бы обществе он ни появился, он становился центром внимания, Новосильцев рассматривал Карамзина с некоторым неудовольствием, видя в нем как бы беззаконного соперника. Его густые, гордым изломом, брови на мгновенье поднялись, обозначив резкую складку на переносице, от чего его волевое лицо с носом горбинкой, с небольшим, но крепким, резко очерченным и немного выдающимся вперед подбородком, стало еще более четким и волевым.

Гаврила Романович, начав разговор вопросом о предполагаемых производствах и назначениях, предоставил дальнейшее его течение заботам гостей. Вернее говоря, Новосильцеву и Карамзину, поскольку Иван Иванович отличался молчаливостью от природной скромности и от того, что немного заикался. Бывшие сослуживцы–чиновники в счет не шли, по их положению они должны были больше молчать, чем говорить.

Новосильцев важным и значительным тоном рассказал несколько дворцовых новостей, упомянув неизвестные Карамзину имена, и, как только он замолчал, Карамзин обратился к Державину:

— На вашем столе я заметил стопу новых книг. Есть ли что–нибудь примечательное среди русских новинок? Говорят, что у вас была эта книга Радищева, о которой нынче толкуют все в Петербурге. Действительно ли это столь замечательное произведение и заслуживает такого внимания?

— Была, — резко ответил Державин. — Почему–то автор изволил прислать мне свою книгу. Право, не знаю сам, чем обязан такой чести. Я с ним ни коротко, ни шапочно знаком не был. По любопытству, свойственному человекам, заглянул в нее, почитал. Впрочем, мысль автора не столь глубока, чтобы не понять ее при первом же прочтении. Однако, полагаю, что это и не его собственные мысли, а внушенные лицами поважнее его. С чужого голоса твердит.

— Рассеивание французской заразы, — громко сказал Новосильцев.

— Простите, но назвать заразой движение, которое определяет собой новую эпоху в истории человечества, даже не остроумно, — возразил ему Карамзин и тут же почувствовал, что Катерина Яковлевна наступила ему на ногу.

Он замолк, а она повернулась к нему:

— Сразу видно, что вы знаете про эту книгу понаслышке.

— Я хотел бы ее прочесть.,.

— Невозможно, — ответил Державин, — я дочесть не успел, как явились от полицмейстера с приказом отобрать. Так и не дочитал, не знаю, к чему он там клонит.

— Говорят… — начал Карамзин.

Но Державин его перебил:

— И знать не любопытствую.

Карамзин опустил глаза к тарелке. Катерина Яковлевна снова наступила ему на ногу и приветливо сказала:

— Надеюсь, Николай Михайлович, вы до отъезда еще будете у нас?