Славянский котел

Драгана терялась от громких речей депутатов скупщины, или парламента, как на Балканах иногда называли орган, похожий на российскую думу. Соломон Гусь тоже был депутат скупщины — не такой известный, не так часто появлявшийся на экранах телевизора, не поражал он и громкими заявлениями, он, напротив, имел приятный вид, всегда улыбался и кланялся, а дамам целовал ручки, но именно этот субъект выпускал самую скандальную, желтую и грязную газету во всей Европе. Драгана знала этих молодцов; она даже любила смотреть передачи с их участием. По тому, как они ругались, злобно шипели на коммунистов и патриотов, она судила о глубине падения политических нравов в её стране, об остроте противоречий, поразивших общество на Балканах. Костенецкого обыкновенно приглашали на диспуты, и он, как это делали наши некоторые думцы, брызжа слюной, кричал: «Вы, вы, проклятые коммуняки, погрузили во мрак нашу прекрасную Югославию! Вы всё развалили, всё погубили — вас надо стрелять и вешать! Вот погодите, я приду к власти и тогда с вами за всё рассчитаюсь!» Ну, а если же на экран вылезало ещё и вот это диво — Халда Старо — Дворецкая, то тут уж с экрана телеящика срывались слова ругательные. Операторы давали её крупным планом, и на головы зрителей валилась брань из лексикона пьяных мужиков; Халда уже честила не одних только коммунистов, но и проклинала каждого, кто позволял себе говорить добрые слова о сербах.

Прилетая в Белград, Драгана включала телевизор, — в Америке она его смотрела редко, здесь же её забавляли спектакли с участием местных властителей. Про себя думала: если эти вражины так кричат и беснуются, значит, чего–то они боятся. Ненависть к стране проживания достигла у них того предела, за которым наступает истерия, такой распад духа, когда уж нет сил сохранять остатки человеческого подобия.

И вдруг они здесь, сбежались посмотреть на внучку «американского магната сербского происхождения». Они встречают её как своего, близкого по интересам человека. Как же! Богачка, владеет островом — значит, наша, правая, горой стоит за тех, кто ненавидит власть народа, социализм, коммунизм и прочие бредни голытьбы и всяких неудачников. Они знают: Драгана — хозяйка отелей, мебельных фабрик, курортов и пляжей. Это, конечно, Ангелина раззвонила её секреты, пригласила их, как дорогих гостей, на встречу с Драганой.

Тут следует заметить, что и дядя Савва, как профессор политологии, всегда искал дружбы с ведущими политиками Белграда. Что же до его супруги — ей льстило знакомство со знаменитыми людьми, и она тянулась к ним в силу отсутствия у неё какого–либо гена патриотизма и понимания процессов, происходящих в обществе. В театре, где она работала, почти все артисты, и, прежде всего, главный режиссёр, старый еврей с тройным гражданством, больше всего ценили в людях «общечеловеческие ценности», признание безбрежной вседозволенности и абсолютного отсутствия цензуры. И кружок собравшихся в её доме людей больше, чем кто либо, отвечал духу этого всесветного интернационализма. Все они были «крутые» либералы и мечтали о времени, когда к власти в России придёт их кумир Жириновский и с этого момента начнётся завоевание мира либералами.

Нельзя сказать, что и Драгане они были не интересны. Её очень занимали люди, захватившие, как и в России, власть в Югославии и развалившие на части эту ещё недавно такую прекрасную и могучую страну. Они даже отняли у неё имя: «Югославия». Драгана знала об их могуществе, об их «непотопляемости», как писали журналисты и политологи. Их боялся президент, боялись председатель правительства и все министры. И хотя за глаза, и шопотом, Костенецкого называли клоуном, а Дворецкую бешеной ведьмой, и все–таки боялись, потому что эти молодцы могли свалить на человека любую клевету, могли осыпать площадной бранью и при этом не нести никакой ответственности. Их опасались и прокуроры, и верховные судьи, — они были неподсудны, неприкасаемы и потому всесильны. Но зачем же им понадобилась Драгана? А тут уж сказывалась их патологическая жажда денег, заложенная в генах страсть лезть в дружбу к большим людям. Драгана для них богиня, сидевшая на горе золота, а золото даже и в малых дозах пьянило их кровь, манило и тянуло, как магнит.

Несколько смущал депутатов мужчина, сидевший рядом с хозяином. Он был русский и при знакомстве коротко всем представлялся «Иван», а на вопрос Дворецкой «Вы — русский?» ответил излишне громко и не совсем вежливо: «А разве не видно и не слышно?». На что Халда выстрелила, точно из пистолета: «Тут нет Шерлоков Холмсов, чтобы видеть и слышать». Иван её тона не заметил, а только в ответ широко растворил рот в улыбке.

Русский гость почти всё время молчал, но по тому, как он внимательно слушал беседующих, как ласково смотрел на Драгану и столь же неласково кидал взгляды на депутатов, можно было судить о его недобром отношении к власть имущим. Дворецкая пыталась его разговорить, спрашивала: «Вы нас понимаете?», на что Иван отвечал: «Мы же славяне, и в языке нашем много общих слов».