Славный дождливый день

— Конечно! Теперь я знаю, что делать, когда заказан телефонный разговор. Листать подшивки газет. И обязательно старые.

Почти в подъезде их совсем некстати догнал Мыловаров и наивно предложил:

— Не изобразить ли нам репродукцию картины «Чаепитие в Мытищах»? Жена заварит грузинский чаек. А? Приглашаю!

Линяев в отчаянии следил за губами Алины Васильевны. Нет, она не должна соглашаться!

— Спасибо, — робко сказала Алина Васильевна. — Но мы идем в театр. — И покраснела.

— Пожалеете! — пригрозил так ничего и не понявший Мыловаров. — Вот возьму отпуск на три дня да займусь переделкой печки под газ. Поскучаете без меня!

На улице она растерянно спросила:

— Мы действительно идем в театр?

— Почему бы и нет? В самом деле!

Они поехали в театр троллейбусом. И до самой своей остановки смеялись. Вначале смеялись над собой, вспомнив предложение Мыловарова.

В театре им было тоже смешно.

— Любовь моя! Взгляни на звездочку! — воскликнул на сцене герой. — Это наша с тобой звездочка!

И указал пальцем в правый угол верхнего яруса. Линяев и Алина Васильевна посмотрели туда и прыснули. Там сидел тучный мужчина. Он обливался потом и вытирал лоб и шею платком.

Потом они веселились на улице, когда читали под фонарем спортивную афишу. Афиша предлагала всем отправиться на «первенство области по классической борьбе». Кто-то подписал чернилами: «с бюрократизмом».

Линяев досмеялся до того, что его схватил удушающий кашель. Он оперся рукой об афишную тумбу и долго безостановочно кашлял. Ему было неудобно перед Алиной Васильевной.

Кашель стих. Тогда он изобразил удивление: и какая это животина залетела в горло?

— Я все знаю, — мягко сказала Алина Васильевна. — Ваши друзья потеряли бдительность, и я все выведала у них. Профессиональная привычка. Если уж заинтересуешься кем-нибудь, так узнаешь о нем все до мелочей. Правда?

— Мыловаров прав. Вы кентавр. Наполовину женщина. Наполовину журналистка. Кочетовка, наверно, до сих пор никак не придет в себя.

— Вы правы. — Алина грустно вздохнула. — До сих пор шлют анонимки. Кто-то видел, что я напивалась по-черному в чайной. Кто-то застал в постели с трактористом, по письму которого я и приехала в колхоз.

— А я-то ломал себе голову: почему меня тянет к вам? Оказывается, мы с вами ягоды одного поля.

И Линяев поведал о телефонном звонке, который организовал кочетовский председатель.

— А я и не знала, что вы еще и лесной разбойник, — ласково сказала Алина.

— Я брошу к вашим ногам свой первый охотничий трофей! Квитанцию об уплате штрафа!

Они долго шли молча. Линяев все еще глухо покашливал. Алина Васильевна потеребила его за рукав.

— Дядястепович, а Дядястепович! Мои соседи высыпали в коридор и на лестницу. Усеяли окна. Ждут, кто придет ко мне в гости. И так будут торчать, пока не добьются своего. Пожалеем соседей?

Линяев остановился. Алина Васильевна привстала на цыпочки и поцеловала его в подбородок.

— Возмутительно! Разве можно быть таким длинным?

— Вы бросьте! — просипел Линяев. — Какой я вам Дядястепович? По сравнению с вами я кажусь себе вот таким.

Он опустил ладонь на метр от земли.

— Тогда вы колючий!

— И не колючий. Это высококачественная шерсть. На международной пушной ярмарке шла вторым номером после шиншиллы.

— Уж и вторым номером?!

— Да, да! Рокфеллер запросил двадцать килограммов жене на шубу.

* * *

Человек из дома, что стоит напротив, как обычно, делал гимнастику. У Линяева сложилось впечатление, что он занимается ею непрерывно с утра до ночи. Когда бы Линяев ни подошел к окну, человек в голубом свитере был на месте. Он размахивал руками, бегал по кругу и выполнял дыхательные упражнения. Потом все повторялось. И так до ночи. Может, и ночью он занимается тем же. Но в темноте не видно.

Линяев тоже несколько раз присел. И задохнулся. Он примостился на подоконнике и смотрел, как человек в свитере бегает по кругу.

Недавно Линяев был на приеме у врача. Доктор не обнаружил заметных изменений. Позиции обеих сторон оставались прежними. Но врач и Линяев знали: затишье временное. Наступала весна — пора кровавых сражений. Линяев был полон решимости выстоять. Но после памятной ночи, когда они пришли к Алине (теперь он звал ее так), он почувствовал сомнение.

Он сознавал, что его отношение к Алине — это та настоящая любовь, в существование которой он не верил все предыдущие годы.

И вот теперь она осенила его своим волшебным жезлом в труднейшую пору жизни. Он внушал всем и себе, что он полноценный человек. Он делал все, что делают полноценные люди. И это спасало его. Ему только не хватало венца всего человеческого — любви. И вот она откликнулась. Пришла.

Ее приход вынуждает его признать себя больным. Она заставит его думать о семье. Когда он будет думать о семье, он будет думать о болезни. Он даст ей право на законное существование.

Тогда ему конец. Любовь выбьет из его рук единственное оружие.

Отказаться от Алины — значит поднять руки, сказать: «Я не пригоден жить». Он попал в западню. Он ищет третье решение и пока не находит. И оттягивает время.

Два последних дня он избегает Алину. Позавчера солгал ей, что у него срочная работа.