След грифона

– Прекрати. Я без юношеских придыханий могу сказать, как поставить себе диагноз, только одно: я тебя люблю. А еще и то, что с недавнего времени я человек, близость к которым будет приносить другим людям одни только несчастья. Ума не приложу, что делать с тетушками. Они тоже наотрез отказались эвакуироваться. И у меня к тебе, в связи с этим, просьба. Если объявится твой моряк, то обещай мне, что используешь связь с ним, чтобы как-то уберечь тетушек. Мы взрослые люди. И, вероятно, далеко не глупые. Потому и разговор наш столь рационален для влюбленных. Нам хватает ума, чтобы понимать наши отношения во всей их сложности.

Он нежно поцеловал ее сухие губы. Вызвав головокружение, желание близости с ним плавной волной двинулось вместе с его руками к груди и животу. Руки ее сначала нежно, а спустя секунды страстно обняли и привлекли его к себе. Всем своим существом она двинулась навстречу его ласкам, всецело и телом, и душой отдаваясь ему. Она закрыла глаза, и теперь его голос, как это не раз бывало, своим приятным низким тембром медленно, но верно разжигал желание. А он, точно сдерживая себя и оттягивая приход желанной развязки, ласкал ее. И вполголоса произносил строки своих стихов, не предназначенных ни для каких других ушей:

У нас любовь с тобой – одно прощание...
Одно тягучее, одно бескрайнее.
Одно немыслимое покаяние
с грехами впрок, с моей виной заранее.

Она всецело была в его мужской, сладостной для нее, власти. И эти стихи... Так уже не раз бывало у них. Его стихи во время близости чуть ли не сводили ее с ума, доводя каждый оргазм до неизъяснимых высот блаженства на грани счастья и сумасшествия.

Сегодня тихо что-то надломилось вдруг.
Нет, не желание тепла покинуло,
а просто голову поднял из милых рук
и ночь на душу звездный час надвинула.

Она осознавала с безотчетным страхом и ужасом, что, кроме него, у нее ни с каким другим мужчиной уже не будет так. Невозможно будет собрать воедино эту его нежность, нарочитую сдержанность в движениях, эту силу и власть над ней, этот голос и эти стихи:

И волхвование на мне запуталось,
разорвалось лучисто-звездной вечностью.
И счастье дымкой Высших сил окуталось,
и Страх Господень совладал с беспечностью

Невольные слезы Аси не были слезами счастья. Но не были они и слезами горя. Просто слезы были, и слезы текли и капали. И опять его голос:

Старославянские шепчу речения.
Как задохнусь: «Да лобжет мя лобзание»...
Целуй меня! И пусть царит прощение
над нашим горестно-благим прощанием.

И она целовала его лицо. Губы, щеки, глаза, лоб. И опять губы. И еще долго он ласкал ее. Теперь больше ладонями, а не пальцами, точно успокаивая. И к ней в теплую, мягкую темноту блаженства еще раз пришли уже знакомые ей слова и его полушепот:

У нас любовь с тобой – одно прощание...
Одно тягучее, одно бескрайнее.
Одно немыслимое покаяние
с грехами впрок, с моей виной заранее.

Он действительно словно убежал от нее. Темнело. Пожалел, что не взял извозчика. Впрочем, их теперь было так мало, что проще и быстрее было дойти пешком. Лошади, как и люди, воевали. Мороз был просто жуткий. Пройдя половину не столь длинного пути от Второвского пассажа до Новособорной площади, которая с 1917 года стала называться площадью Революции, он успел не на шутку окоченеть. Бросил взгляд на огромный, в человеческий рост градусник, прикрепленный к стене центральной аптеки. Минус тридцать пять градусов по Цельсию. Как всегда в это время, морозный воздух Томска был перемешан с дымом многочисленных печных труб. Дым от березовых поленьев совсем не поднимался вверх, а сейчас, перемешанный с морозным туманом, висел над Почтамтской улицей. Рядом с аптекой на противоположной стороне улицы всеми окнами светилось трехэтажное, красного кирпича здание Общественного собрания. Сергею Георгиевичу живо вспомнился рождественский бал для молодежи 1907 года. И тот вечер, когда он – кадет Мирк-Суровцев – впервые увидел Асю. Вон там он тогда стоял в ожидании Анатоля. А потом к нему подошел еще молодой Адрианов, а также книгоиздатель Макушин и сам Потанин. Тогда он тоже сильно замерз. И в тот же вечер заболел. «Не дай Бог заболеть сейчас», – подумал он и перекрестился.