След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше

— И потому я вынужден разъяснить логику своих рассуждений со всей возможной простотой, чтобы ваш необразованный разум осознал все оттенки ее смысла. Желание блага, Риз, ведет к чрезмерному усердию, каковое, в свою очередь, вызывает лицемерное самодовольство, а оно порождает нетерпимость, за которым быстро следует резкость суждений, влекущая суровые наказания, всеобщий террор и паранойю, что, в конечном счете, завершается мятежом, приводящим к хаосу, а затем к распаду и, таким образом, к концу цивилизации. — Бошелен медленно повернулся и взглянул на слугу. — А мы полностью зависим от цивилизации. Это единственная среда, в которой мы можем процветать.

Эмансипор нахмурился:

— Желание блага ведет к концу цивилизации?

— Совершенно верно, любезный Риз.

— Но если главная цель — достичь достойной жизни и здоровья народа, что в этом плохого?

— Что ж, — вздохнул Бошелен, — попробую еще раз. Достойная жизнь и здоровье, как вы говорите, ведут к благополучию. Но благополучие — понятие относительное. Получаемые блага оцениваются на основе противопоставления. Так или иначе, итогом становится самодовольство и, соответственно, чрезмерное желание достичь единообразия среди тех, кто считается менее чистым, менее удачливым — непросвещенным, если вам так угодно. Но единообразие приводит к скуке, а затем к безразличию. За безразличием же, любезнейший Риз, естественным образом следует распад, а за ним опять-таки конец цивилизации.

— Ладно-ладно, хозяин, я понял. Нам предстоит выполнить благородную задачу — предотвратить конец цивилизации.

— Прекрасно сказано, Риз. Признаюсь, этические стороны нашей миссии кажутся мне на удивление… живительными.

— Так у вас уже есть план?

— Несомненно. И вам придется сыграть в нем немаловажную роль.

— Мне?

— Вам следует войти в город, Риз. Естественно, незаметно. И там вы должны сделать следующее…

Незрячие глаза смотрели вдаль, ничего не видя: и неудивительно, ведь во`роны давно выклевали все, что было съедобного в этих древних глазницах. Не осталось ни век, которые могли бы моргнуть, ни слез, которые могли бы увлажнить иссохшие остатки кожи. И все же Некротус Ничтожный, в прошлом король Дива, не слишком удивился, когда перед ним возник зернистый бесформенный образ, постепенно заполняя черноту, которой его приветствовала Бездна.

Однако его разочаровало, хотя и не удивило то обстоятельство, что он вновь очутился в исклеванном птицами иссохшем теле, висевшем на северной городской стене, — в теле, которое король в лучшие времена называл своим собственным. Хуже того, Некротус обнаружил, что способен говорить.

— Кто сделал это со мной?

Откуда-то снизу, примерно на уровне его груди, послышался голос:

— На это у меня имеется больше одного ответа, король Некротус.

Связь, соединявшая его душу с телом, оказалась не настолько прочной, чтобы помешать ей слегка выйти наружу и взглянуть вниз. Он увидел двух воронов, сидевших на торчавшей из стены ржавой пике, на которую был насажен его труп.

— Ага, — сказал Некротус. — Теперь понимаю.

Один из воронов наклонил голову:

— Вот как? Очаровательно.

— Да. Вы явились, чтобы поговорить обо мне. О моей жизни. О моей судьбе, обо всех тех, кого я любил и кого потерял за годы, проведенные в мире смертных. Но чем же я заслужил столь странное снисхождение?

— Собственно, — возразил первый ворон, — мы хотим поговорить не о тебе, а о твоем брате.

— О Макротусе? Этом сопливом червяке? Но почему?

— Хотя бы потому, что он теперь король.

— Ну да, конечно. Следовало сообразить. Наследников у меня ведь нет. Бастардов полно, но закон на этот счет строг. Я собирался официально усыновить одного отпрыска, но он умер. А прежде чем я успел выбрать другого, умер я сам.

— Воистину, меня поражает подобная беспечность, — проговорил первый ворон. — Так или иначе, мой товарищ бегло исследовал твой труп и обнаружил остатки яда.

Некротус задумался.

— Так этот недоносок меня отравил? Боги, никогда не думал, что он на такое отважится!

— Если точнее, — продолжал ворон, — брат подпортил продлевавшую твою жизнь алхимию. Что кажется нам весьма странным, учитывая его страсть к здоровью.

— Но с его точки зрения, я жульничал, а он этого терпеть не мог. Макротус изобрел некий механизм, который занимает целую комнату. Забирался в упряжь, и та разрабатывала все его мышцы, все суставы, дергала его во все стороны и разминала конечности. Он по полдня проводил в этой штуковине. Я уж решил, что бедняга тронулся умом.

— Расскажи нам, — попросил ворон, — об этой вашей Госпоже Благости.

— Всего лишь второстепенная богиня. Суровая, мрачная, нос вздернутый, будто пятачок у свиньи. По крайней мере, так ее изображают в виде статуй и идолов.

— Второстепенная богиня?

— В общем, да. Якобы она обитает в яме в Великом храме. А что?

— Она теперь официальная покровительница города.

— Эта кровожадная сука? Боги, не будь я этой сморщенной падалью, что тут болтается, я бы… да я… в общем, все было бы иначе!

— Что ж, король Некротус, должен заметить, что ты не единственный на этих стенах.

— Не единственный?