След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше

— Да, Борз. Так, остальные уже собрались, и экипаж сейчас тронется. Если не хочешь дышать после него пылью, нам тоже лучше идти, мой юный поэт.

— А что, если Пурси не понравится твоя история?

Я лишь пожал плечами.

Что ж, творцам любого сорта выпадает участь защищать то, что невозможно защитить, обнажая тем самым полностью беззащитную природу любых позиций и аргументов, как ваших, так и моих. Как нет веры любому уху, что слушает этот рассказ, так нет веры и голосу, прокладывающему путь по тропе времени. Где кроется истина? Нигде и везде, естественно. Где таится целенаправленная ложь? О, она всего лишь прячется под чарующим покровом правды. Так что, друзья, ждите коварного обмана, и вы не ошибетесь, даже если окажетесь наполовину правы — как мы вскорости увидим.

Шедший шагах в двадцати перед нами Крошка Певун ткнул обезьяньим пальцем в Калапа Роуда и сказал:

— Эй, ты, заканчивай уже свою историю, и, если она придется нам не по нраву, ты труп.

— Труп, — согласился Блоха.

— Труп, — кивнул Мошка.

Калап сглотнул.

— Так скоро? — срывающимся голосом спросил он. — Погодите! Мне нужно собраться с мыслями! Итак… женщина из племени имассов умирает на морозе, потом мы возвращаемся назад, к тому моменту, когда в стойбище является тяжело раненный воин-фенн, таща за собой сани… Да, именно на этом я остановился. Ага…

Он потер лицо, пошевелил челюстью, будто певец или борец (и те и другие частенько получают по зубам — на какую же судьбу мы порой себя обрекаем!), и откашлялся.

— Пришелец молча стоял перед имасской, — начал Калап, — и она приветственно махнула ему рукой. «О великий фенн», — сказала она…

— А как ее звали? — спросила Пустелла.

— Никак. Она просто Женщина.

— Не такая, как я, — заметила Пустелла.

— Именно, — кивнул Калап и продолжил: — «О великий фенн, — сказала она, — ты пришел в стойбище Ифейловых имассов, в клан Белого Хорька. Будь нашим гостем, сколь бы надолго ты ни решил здесь остаться. Будь нашим братом».

Как вы, возможно, заметили, девушка не стала ничего говорить о том, в сколь тяжелом положении пребывает ее племя. Она не искала оправданий, не произнесла ни единого слова, которое могло бы разрушить его надежды. Страдание должно таиться в тумане, исчезая с первыми лучами солнца, а лучи эти можно найти в глазах каждого незнакомца…

— Ну и очень глупо, — заявила Глазена Гуш, и Пустелла поддержала ее одобрительным кивком. — Если бы она сказала: «Мы тут все умираем с голоду», он бы просто ушел.

— Но в таком случае, — заметил Апто Канавалиан, — и рассказывать не о чем.

— Конечно же есть о чем! Расскажи, во что она была одета! Хочу знать все подробности: как эта женщина заплетала волосы, как красила лицо и соски. И еще я хочу услышать, что она там всем втайне заправляла и вообще была умнее любого другого, поскольку именно таковы герои — лучше всех. Они самые мудрые! Они носители истины и чести — разве не так ты всегда говоришь, Красавчик?

Тот неловко закашлялся.

— Ну… не совсем. В смысле… все это несколько сложнее. В общем… пусть Калап продолжает дальше. Прошу, уважаемый.

— Интересно, как они выглядят? — спросил Апто у Глазены.

— Кто?

— Истина и честь. Может, истина оторочена мехом? Или расшита парчой? А что насчет чести? Ее носят на ногах? Хорошо выдубленной? Размягченной гнилыми зубами и деснами старух?

— Может, ты такое и носишь! — Девица закатила глаза. — Идиот.

— В ответ на ее слова воин-фенн поклонился, — продолжал Калап, — и они вместе вступили в круг шатров, продуваемых холодными ветрами сквозь натянутые шкуры. Навстречу чужаку вышли трое охотников: двое мужчин и одна женщина. Они знали, что ему есть что рассказать, и знали также, что заговорит он лишь перед костром в хижине вождя. В хорошие времена появление чужака сулит радость и волнение, и всем, от детей до стариков, не терпелось услышать истории о других краях и людях. Такими историями пришельцы платили за оказанное им в стойбище гостеприимство.

— Совсем как нынешние странствующие барды, — заметил Апто. — Поэты, все вы наследники древних традиций…

— И в награду вы убиваете нас и едите? — бросил Борз Нервен. — Тех лошадей…

— Их никто не принесет в жертву, — негромко прорычал Тульгорд Виз, не дав ему договорить. — Так было решено, и так оно и останется.

Крошка Певун рассмеялся, скаля зубы.

— Когда мы съедим всех этих артистов, заносчивый ты наш, дойдет дело и до вас или до ваших лошадей, — ответил он. — Выбирай.

Его братья тоже рассмеялись, столь же неприятно, как и Крошка. Переглянувшись, оба рыцаря посмотрели на ехавшего в нескольких шагах впереди Стека Маринда, но спина охотника по-прежнему оставалась сгорбленной, и если волосы у него на затылке и встали дыбом, то он не подал виду.

Угроза Крошки повисла подобно платью изнасилованной женщины, на которое никто не хочет смотреть. Борз, впрочем, выглядел вполне довольным, вероятно еще не осознав до конца смысл слов Певуна.