След крови

Попыхивая сигарой, она задрала голову и взглянула на дуб. Крона его раскинулась высоко, и это напомнило Мадлен ее детство, домик на дереве и старый баньян. Интересно, как там ее домик? В последний раз, когда она его видела, лестница нуждалась в ремонте. Внезапно ее охватило страстное желание оказаться дома — в Ки-Уэсте. Вероятно, ей действительно необходим отдых, нужно отсидеться в «родовом гнезде». Сейчас погода на островах просто отличная, до сезона ураганов еще далеко.

Движение над головой привлекло ее внимание. Шеренга черно-бурых лесных муравьев тянулась по стволу вверх и вниз. Мадлен улыбнулась. Муравей доберется туда, куда не сможет ступить нога человека. Она питала слабость к этим лесным жителям, которым претило насилие, — они скорее убегут, чем станут драться. Она повернула голову и вгляделась в шеренгу муравьев. Интересно, а какой они ее видят? В конечном счете, у этого вида самое острое зрение среди всех муравьев. Она прижала палец к стволу дуба, и один из муравьев забрался ей на руку. Он беспомощно бегал, пытаясь найти обратную дорогу к своему скучному занятию. Мадлен прижала палец к коре и позволила маленькому труженику возвратиться к нескончаемому труду, которым занимаются он и его предки уже миллионы и миллионы лет. Сколько огромных дубов выросло здесь, сколько сломалось во время неистовых бурь, сколько. попросту зачахло от старости и сгнило, чтобы вновь стать грунтом, на котором уже другие муравьи, другие виды строили свои муравейники, кормили своих маток и заботились о подрастающем поколении?

«Я обязана защитить своих детей, Магдалена. Я использую всю свою силу и уничтожу любого, кто попытается причинить им вред или забрать их у меня». У Мадлен закружилась голова. Все, казалось, встало с ног на голову. Ее с таким трудом обретенное равновесие покачнулось, дало трещину, улетучивалось. Почему Росария именно сейчас заговорила о ее дочери?

Мадлен понимала, что Рэчел — не ее дочь. Этому уже имелось достаточно подтверждений. Но где-то в глубине души внутреннее чутье продолжало отвергать эту уверенность. Она поклялась, что больше никогда в жизни не станет питать призрачных надежд, и пожалуйста: она потакает своим фантазиям, которые не принесут ничего, кроме боли в страданий. Рєчел не ее дочь, и теперь уже даже не ее пациентка. Она по собственному желанию отказалась от сеансов психотерапии, а у Мадлен не было предлога, чтобы связаться с ней. Какое она имела право преследовать ее? Все, истории конец!

Исходя из знаний человеческой психологии, Мадлен понимала, что ей самой необходима помощь — и сейчас больше, чем когда-либо, — чтобы пережить свои потери. Ей необходимо было с кем-то поговорить, желательно с опытным психотерапевтом, который помог бы ей обрести веру в будущее. Может, стоит позвонить в Британскую ассоциацию психотерапевтов и попросить посоветовать кого-нибудь из Бристоля, Рединга или Эксетера, совершенно незнакомого человека?

«Если такового не найдется, тогда остаются «самаритяне» — телефон доверия», — с горькой иронией подумала Мадлен. Им всегда можно позвонить. Рассказать безликому чужому человеку, как она отдала свою дочь, как убила мужа и так и не смирилась ни с одной из этих утрат.

Она почувствовала, что на щеку упала капля. Начался дождь. Со столов стали собирать подносы. Пациенты поднялись и поспешили в здание. Некоторые оглядывались на Мадлен. Она увидела себя их глазами: какая-то иностранка с огромной сигарой в руке сидит, несмотря на дождь, под деревом, а рядом бегают муравьи. Как неуютно она чувствовала себя в этом дождливом краю! Какой странной, должно быть, казалась со стороны!

Оторвавшись от ствола дерева, Мадлен встала. Над головой проплывала черная туча. Внезапный порыв ветра — и небеса разверзлись.

В доме было тихо, как в могиле, только дождь стучал по оконному стеклу. Мадлен напомнила себе, что сегодня среда — день занятий живописью. Она уже почти три недели не брала в руки кисть, полотно оставалось нетронутым. В ее воображении складывался сюжет картины. Она не имела ничего общего с царицей-маткой, а представляла собой странное отступление от задуманной ранее серии. Временами случалось, что, повинуясь внезапному порыву, она выплескивала на холст что-то новое, некий обрывок сна. Но к этой новой картине она не была готова, не стоило даже и пытаться.

Впереди маячил тихий вечер в одиночестве. Она не любила смотреть телевизор, исключая выпуски новостей, и не могла сосредоточиться на чтении. Наблюдение за муравьями в мирмекариуме помогало ей успокоиться, но не целый же вечер там сидеть! Она, конечно, могла побродить по спа-салону Бата, понежиться в горячих минеральных источниках на крыше или пропотеть в парилке, но как только доходило до дела, рюмочка спиртного казалась более действенным средством. Она в нерешительности посидела у телефона, размышляя, не позвонить ли подружкам и пригласить сходить куда-нибудь, но потом решила, что ей не до пустой болтовни.