След лисицы на камнях

– А где ж еще? Я, считай, соучастница. Сына укрывала. Девку мертвую прятала. Следствие путала…

– Я не следствие, – отказался Илюшин.

Бабкин шагнул к нему.

– Подожди… Но она же права.

– В чем права? – удивился Макар.

Они стояли друг напротив друга: Бабкин, напряженный, как перед прыжком через пропасть, и безмятежный Илюшин.

– В том, что она – соучастник убийства, – медленно сказал Сергей.

– Ну и что?

Мелькнувшая у Бабкина надежда, что он неправильно понял своего друга, растворилась окончательно.

Маркелова попросила:

– Можно нам уйти? Невыносимо здесь стоять…

– В дом! – спохватился Красильщиков. – Макар, мы погреемся, ничего?

И вновь они стояли и смотрели на него, как послушные дети, ожидающие сигнала воспитателя. Илюшин кивнул, и все двинулись гуськом друг за другом; только Иван задержался на берегу пруда, но и он возле крыльца догнал остальных.

Глава 8

* * *

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал Бабкин.

– Пойдем…

Они оказались в светлой комнате с камином, выложенным изразцами. Закрыв дверь, Сергей обернулся к напарнику.

– Что ты дальше собираешься делать?

– Ничего, – Илюшин пожал плечами. – Мы раскрыли дело. Молодцы! Возвращаемся в Москву.

Бабкин придвинул тяжелый стул и сел, стараясь не выдавать своего волнения.

– Дружище, ты чего? – Илюшин с любопытством посмотрел на него. – Все нормально?

– Нет… – Он сам услышал, что голос у него сел. – Не нормально.

– Что случилось?

– А ты не понимаешь? Мы не имеем права уехать, оставив все как есть. Макар! Все эти люди совершили преступление! Все! Даже Красильщиков!

– Я в общем-то догадываюсь. – Илюшин притулился на краешке стола. – И что ты предлагаешь?

– Предлагаю? Я не предлагаю, а прямо тебе говорю: нам придется пойти в полицию. Труп Бакшаевой утоплен в пруду! А ты хочешь уехать и сделать вид, что ничего не произошло? Нам светит триста восьмая. Сколько там по ней: год заключения? Два?

– Это если следователь вызовет нас для дачи показаний, – возразил Макар.

– Триста шестнадцатая!

– Для укрывательства мы недостаточно сделали. Ты же не предлагаешь засыпать «КамАЗ» щебенки в пруд Красильщикова?

Бабкин потер лоб. В голове клокотало, путалось и бурлило.

– Послушай, – сказал он, собравшись с мыслями. – Есть закон. Человек, совершивший убийство, должен понести наказание. – Он вновь ощутил беспомощность, как бывало с ним всегда, когда он вынужден был объяснять прописные истины. – Красильщиков покушался на убийство Веры. Суд, скорее всего, признает аффект. Теперь Худяков. Он, во-первых, бежал из колонии, во-вторых, действительно убил Бакшаеву. Понимаешь ты или нет? Эти двое – преступники, Макар. Ты хочешь быть их пособником? Я знаю, что они хорошие люди; можешь мне этого не говорить. Но даже хороший человек за преступление должен быть наказан. Это – правило. Не знаю, как еще тебе объяснить… На этом наша жизнь стоит, ну! Ну же, Макар!

Илюшин помолчал, барабаня пальцами по столу.

– Теперь я тебе кое-что объясню. – Он придвинул лежащие на краю стола тетрадь и карандаш. – Андрей Красильщиков за свое преступление получит четыре года. Иван Худяков… про Худякова можно вообще не упоминать. По совокупности, думаю, лет пятнадцать огребет. Минимум! – Макар вывел на листе «4» и «15», свернул тетрадь в трубочку и бросил Сергею. – Ты, мой друг, на нашу систему правосудия сколько отпахал? Двенадцать лет? Четырнадцать! Может быть, ты не видел, какие сроки дают наши суды, самые гуманные суды в мире? Может быть, ты думаешь, наша пенитенциарная система будет способствовать внутреннему перерождению Красильщикова из убийцы в порядочного члена общества? Или Худяков протянет там больше года?

Бабкин молчал.

– Молчишь, – кивнул Макар. – Получается, расклад у нас, дружище, такой: в твоей системе законности и справедливости два хороших человека, которых переехал каток по имени Вера Бакшаева, отправятся на зону, и один из них там и сдохнет. Мало ему было двадцати лет, давай его еще на пятнадцать закатаем! И матери его тоже не хватило: добьем уж добрую Нину Ивановну! Пожила с сыном два года, таясь от всех и называя его чужим именем, – и довольно с нее счастья.

– Хватит! – не выдержал Бабкин.

– А в моей системе пофигизма и жалости, – неумолимо продолжал Илюшин, – Красильщиков останется восстанавливать Камышовку. Женится на своей Маркеловой, детей родят, будут на себе тащить всю деревню, всех этих несчастных дряхлых старух, которые только и живы что Красильщиковым. Иван Худяков доживет свои пару лет на свободе, умрет возле матери. Так объясни мне, Серега, почему после твоей законности – выжженное поле, горе и смерть, а после моего пофигизма – жизнь и радость? А? Давай! Я тебя внимательно слушаю!

Бабкин вскочил.

– А труп Бакшаевой в пруду не помешает твоим счастливым людям радоваться? Нет?

– Не мое дело! – отрезал Макар. – Помешает – так вытащат и перезахоронят. Худякова за могилкой будет ухаживать; привычное для нее занятие!

Бабкин побагровел.

– Вся твоя система якобы милосердия сводится к тому, что хорошие люди в тюрьме сидеть не должны!

– Не должны, если они двадцать лет уже отсидели!

– Он сбежал! – рявкнул Бабкин.