След Сатаны

Можно долго, шаг за шагом, опровергать нелепости, на которых построена теория об «ираноязычности» алан и о том, что сегодняшние осетины — их потомки. Но этих нелепостей столь много, что их опровержение требует соответствующих объемов с анализом бесчисленных мелочей, а это увело бы нас далеко в сторону от темы и задач данной книги. Для доказательства тождества алан с осетинами некоторые авторы приводят совсем уж оригинальные доводы. Так, В. Б. Ковалевская, процитировав некоторые высказывания античных авторов об аланах, отметивших их физическую красоту, отвагу и любовь к оружию, призывает своих читателей сравнить это описание с описанием кавказских горцев XIX века, у которых отмечены те же физические и нравственные качества — причем, в этих горцах В. Б. Ковалевская явно видит осетин. Последние, однако, совершенно неизвестны в русской и зарубежной литературе как образец воинственности и отваги. Сошлемся на авторитетное мнение М. Ю. Лермонтова, «своего человека» на Кавказе, которое знаменитый поэт вложил в уста одного из своих героев:

«— Жалкие люди! — сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.

— Преглупый народ! — отвечал он. — Поверите ли? Ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы хотя и разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!»^{350}

Как мы видим, сравнение с осетинами XIX века едва ли польстило бы воинственным и отважным аланам, хотя такое сравнение и пытаются превратить в аргумент их тождества. Примечательно, что, начиная с 1992 года, когда осетины проявили себя «верными сынами России», произведение М. Ю. Лермонтова при публикации стали «подрезать», изымая из него приведенный нами выше диалог.

И если, как отмечает В. И. Абаев, жители южных склонов Большого Кавказа называют своих северокавказских соседей «аланами» в значении «герой, удалец, друг»,^{351} то эпитеты эти, как и слово алан, едва ли могли относиться к осетинам.

От алан до нас дошли всего три надписи, составленные на их языке латинскими и греческими буквами. Так, в сочинении готского историка VI века Иордана «Getika» (об Иордане известно, что он был по происхождению аланом), переводчики всегда натыкаются на «нелепую» по их мнению фразу, которую не могут понять: «alano wu а». С вайнахского эта фраза, единственная во всем произведении Иордана, составленная по-алански, без всяких затруднений переводится как «алан он есть».^{352} Затем идет аланская надпись с Маяцкого городища, состоящая всего из двух слов: «…алануй кан» (начало надписи, где стояло имя человека, отбито и не сохранилось). Кан — это тюркское слово «князь». Алануй кан, по-вайнахски, значит «князь (кан) алан» и слово «алануй» безупречно оформлено по законам вайнахской грамматики в родительном падеже множественного числа.^{353} И, наконец, знаменитая Зеленчукская надпись, которая без перестановок букв, добавления новых знаков и т.д. (как приходится делать тем, кто хотел бы видеть в языке этой надписи осетинский), читается по-вайнахски: «Иисус Христос, Святой Николай. Сахари рода сыновья: Хоба, сын Шиты, Багатар, сын Багатая, Анбалан, сын Анбадана — погибли молодцы на равнине Ладо».^{354} (Ладо — имя человека, оставившего эту посвятительную надпись приблизительно в X веке). И сколько бы осетинские ученые не делали «научные» заявления типа: «Я должен с полной ответственностью заявить: Зеленчукская надпись всегда была и будет осетинской (!)»,^{355} факт остается фактом — эта аланская надпись составлена на вайнахском языке.

Столь же безупречную вайнахскую этимологию имеют и два города («две столицы») исторической Алании — Дадиков и Магас.^{356} Доказывать это — все равно что доказывать чеченскую этимологию известных исторических названий Дади-юрт и Мааст.