След торпеды

— Ты не знаешь почему? — Петр криво усмехнулся. — Меня бы судили. Дали бы лет десять, не меньше. Я не должен был, не имел права выходить в море в туман. Надо было подождать до утра. А я не мог ждать. Понимаешь? Не мог, и все тут… — Он сделал паузу. — Это во всем виноват капитан Капица. Я его, гада, век не забуду. Перед этим мы рыбачили в море, и он отстранил меня от вахты, грозился под суд отдать за то, что я самовольно повел судно по другому курсу. Вот так, отец…

Помолчали. Потом Петр спросил:

— Оля к тебе не приезжала? Я ей адрес давал. Не знаешь, где она?

Отец нахмурился:

— А чего это я должен знать, где твоя знакомая? Я ее ни разу не видел. Правда, капитан говорил, что на другой день, как ты разбился на катере, она собрала свои вещи и уехала.

— Куда? — насторожился Петр. — Мне надо ее найти. Очень надо…

— Я спрашивал хозяйку, Марью Федоровну, но та не знает, куда она уехала. — Аким поглядел на сына. — А теперь-то зачем она тебе? Не жена ведь, а так…

— Я любил ее, отец.

Аким усмехнулся, качнул головой.

— Ты говорил, что и Зою, Марфину дочь, полюбил, а как все вышло? Переспал с ней в траве, пообещал жениться, а сам укатил на море. Кстати, Зоя теперь замужем, дочь у нее… Ну а ты, где ты был все это время? — вновь спросил отец. Он успел заметить, что Петр что-то утаивает, сидит в комнате настороженно, как на иголках, и все прислушивается, поглядывает на дверь, а когда во дворе залаял Серко, гремя длинной цепью, он выглянул в окно и облегченно вздохнул.

— Мимо двора пробежала чужая собака, а я испугался, думал, что к нам кто-то идет. — Он с минуту помолчал. — Отец, я скажу тебе, где я был. Я уехал на Дальний Восток, там и работаю. Кем, да? Грузчиком в порту. Прошло три года после гибели катера, пройдет еще года два-три, и я дам о себе знать. Меня уже не смогут привлечь к суду за давностью преступления. Вот так, отец. Я все рассчитал. Может, это кажется нелепым, но я все рассчитал. Мне было тяжко жить вдали от тебя, я плакал ночами. Но дать о себе знать никак не мог. Меня ведь никто не ищет, я лежу где-то на дне моря. — Петр при этих словах захохотал. Акиму даже страшно сделалось от его смеха. Но вот Петр перестал смеяться, лицо его стало хмурым, а глаза холодными и колючими. Он прошелся по комнате и, выпив горячего чая, который вскипятил ему отец, сказал:

— Трое суток я не спал. Ты понял? — Он присел на кровать. — Мне надо выспаться. Никому ни слова, что я здесь. Даже Марфе, отец. Баба она болтливая… — Петр снял рубашку, брюки, лег на кровать. — Я пробуду у тебя до вечера, а потом уеду.

— Куда? — насторожился Аким.

— Далеко… Там живут белые медведи да песцы, — Петр снова засмеялся. — Значит, говоришь, капитан посадил бы меня в тюрьму, да?

— Ты чего смеешься, как дурачок? — сердито сказал Аким. — Капитан прав, тебе следовало в море быть осторожным. А ты людей загубил…

Аким говорил и говорил, а у самого в душе кололо: не думал и не гадал он, что сын его живой и теперь, должно быть, под чужой фамилией скрывается. Какой-то иной он стал. Полежал, полежал на кровати, потом встал, заглянул в окно. Рассветало. Небо прояснилось, посветлело. Петр закрыл занавески, снова лег.

— Может, Зое шепнуть, что ты здесь, пусть зайдет, а? — предложил Аким. — Она по тебе так плакала… Узнает, что ты живой, и ей станет легче жить.

Аким ожидал, что сын согласится с ним, и даже подумал о том, как это лучше сделать. Утром Зоя собирается на базар, идет мимо их двора, Аким подзовет ее и скажет: «А у меня добрые вести, зайдем в комнату…» Но Аким ошибся. Услышав эти слова, Петр встал с кровати, глаза у него блеснули холодом:

— Ты что, с ума спятил? Хочешь, чтобы меня схватили? Ни звука! Понял? Когда стемнеет, проведешь меня к Зорянке, на лодке переправишь на другой берег, а там уже я сам доберусь до станции.

— Делай как знаешь, я тебе не судья, — отозвался Аким. Почувствовав на себе пристальный взгляд сына, он встал, взял с вешалки пиджак, надел сапоги. — Пойду на рынок…

— Зачем? — осклабился Петр.

— Кое-что купить надо… Хлеба нет, да и мяса надо…

— Пойдешь завтра, — грубо оборвал его Петр. — Сиди дома, а то еще кто придет.

— Ладно, — тихо сказал Аким. — Я на рынок не пойду. А тебе что дать на завтрак?..

Петр молчал. Аким вышел во двор, бросил кобелю кости, Серко заскулил, порываясь взбежать на крыльцо.

«Угадал-таки Петра. Память у тебя цепкая», — подумал Аким. Уже совсем рассвело, утро пасмурное, умытое густой росой. Дождь хотя и перестал, но кругом стояла вода — и на улице блестели лужи, и во дворе, на сапоги Акима налепилась грязь. Он прошел на густую траву и стал их вытирать. Потом только зашел в комнату.

— Петька, я тебе яишницу сжарю, — сказал Аким. — Ты в детстве любил яишницу.