След торпеды

— Нам пора, — коротко обронил капитан. Был он одет в черный реглан, на фуражке горел ярко-желтый краб. — Прошу в кают-компанию на завтрак, а потом — на катер.

— Спасибо… — Акиму хотелось спросить об Оле, но он сдержался. Молча достал из стола фотокарточку Оли и протянул капитану, пояснив, что нашел ее в столе. Капица взял фотокарточку, посмотрел на нее и утвердительно заметил:

— Оля Пашкова…

— А где она сейчас?

— Я же сказал вам, что не знаю, да и знать не хочу. Радисткой она была хорошей, а как девушка… — Капитан сердито фыркнул: — Нет, я таких не уважаю. Бегать к штурману в каюту, даже если любишь его… Нет, я такое осуждаю…

«А ты, капитан, человек, как вижу, занозистый, — подумал Аким. — Ну, ладно, будь жив Петька — ругай его, кляни… Тут я на тебя не обижусь. А коли погиб парень, то зачем же скверно к нему относиться? Тебе Оля не по душе, а я очень хочу видеть ее, поговорить с ней. Может, и откроется для меня, отца, новая страничка из жизни сына. А ты, капитан, хочешь одним ударом все узлы разрубить. Негоже так…»

* * *

Катер подходил к небольшой подводной скале. Она верблюжьим горбом чернела над серо-зеленой гладью моря. Утро хмурое, солнце запеленали тучи, плывшие над самой водой; над катером с криками проносились чайки. Когда катер застопорил ход, застыв у скалы, капитан судна снял фуражку и тихо сказал:

— Вот тут…

Слова Капицы больно хлестнули Акима. Он снял шапку и неподвижно застыл на палубе. Смотрел на серый базальт скалы, смотрел пристально, как будто этот камень мог поведать ему о ночной трагедии. Но камень нем, как и море, словно не своей, а чужой рукой Аким бросил на воду венок и тихо сказал:

— Прощай, сынок.

Голос Рубцова дрогнул, он весь сжался, словно готовился прыгнуть с палубы в воду. Рядом стоявший с ним капитан тоже молчал. И вдруг над спящим морем заревел ревун. Аким даже вздрогнул. Он обернулся, поглядел на ходовой мостик.

— Этот ревун в честь памяти погибших, — пояснил капитан.

— Спасибо, — тихо отозвался Аким. — Память о погибших — это совесть живых. Спасибо.

Венок подплыл к камням, полежал неподвижно, а потом его подхватила набежавшая волна и стала относить в открытое море.

Аким тихо застонал, прикрыв ладонью глаза. Венок как живой колыхался на волне, его относило все дальше и дальше.

— Не надо, Аким Петрович, — тихо сказал Капица и торопливым движением взял Рубцова под руку. — Мертвых не воскресить. Будем считать, что Петр погиб на боевом посту. Если честно признаться, то во мне борются два чувства: с одной стороны, штурман мне нравился тем, что был смел, решителен, а с другой, был излишне горд, самоуверен, там, где следовало признать свою ошибку, он искал виновных…

— Мертвых не судят, Петр Кузьмич. И я прошу вас, дайте мне постоять молча, а то я приехал на похороны и душа разладилась. У меня нет сил, я так ослаб… — Он пошарил по воде глазами, но венка не нашел. Ветер отнес его далеко, где-то там он, у мыса, потому что над ним кружат чайки. — Ну вот и все! Прощай, сын мой…

На судно возвращались угрюмые, молчаливые. Аким стоял рядом с капитаном и задумчиво глядел куда-то в сторону скалистого берега. Море лежало серое и тяжелое.

«Проклятье, — вздохнул Аким, — и надо же было такому случиться! Глупая смерть, даже могилы Петькиной на земле не будет».

Тяжелое горе и душевное напряжение основательно подкосили Акима. Когда капитан судна пригласил его в кают-компанию на ужин, он отказался, сославшись на усталость:

— Мне теперь надо скорее ехать домой. Извините, если что не так… Гляжу на море, а Петька перед глазами стоит. Будь я помоложе, может, и легче перенес бы потерю сына.

— Значит, такая у Петра судьба, — грустно отозвался Петр Кузьмич. — Ну а насчет поездки… Я бы не советовал вам торопиться. Поживите на судне, пообщайтесь с людьми, глядишь, и горе притупится.

Нет, Акиму надо собираться в дорогу. Может, завтра и уедет. Переночует в каюте, почитает письма сына — и в дорогу. И не успел капитан спросить, подать ли ему поесть в каюту, Аким зашагал на бак.

В каюте он разделся, передохнул, потом собрал вещи сына: темно-серый костюм, тельняшку, фуражку с крабом… Только теперь, когда он остался один, ему немного полегчало. Рубцов даже хотел в ночь уйти на вокзал, но раздумал: надо перечитать все письма сына, и особенно его последнее письмо. Может, что неясным будет, так рядом капитан. Акиму хотелось оставшееся на судне время провести в полной тишине, чтобы ему никто не мешал размышлять. Никто, даже капитан. Он любил тишину. Она помогала ему сосредоточиться, вспомнить свою флотскую юность, на время забыться от забот и тревог. Теперь же он втайне начал размышлять над тем, как и где Петру поставить памятник. Самому ему, видно, это дело не поднять, вот если бы помог Петр Кузьмич, но вряд ли капитан на это пойдет.