След торпеды

Серый осторожно пробирался к лесу. И чем дальше он уходил, тем больше росла в нем тревога. И вдруг на душе у него похолодело — он заблудился. Теперь надо снова вернуться к реке, где час назад он вылез на берег и спрятал свою одежду. Едва зашагал через заросли кустов, как из-за бугорка кто-то выскочил. Он схватился за оружие, и тут же страх рассеялся. То был серый заяц. Он отбежал к сосне, постоял на задних лапах, разглядывая, кто это нарушил его покой, потом побежал в сторону песчаной косы. А там из кустарника выскочила бурая лиса. Она было погналась за русаком, но, увидев человека, остановилась, замерла у камыша. Ишь как заяц дал стрекача! Серый подумал: все хотят жить: и заяц, и лиса, и Ястреб… Да, Ястреб особенно хочет жить. Сам не пошел на встречу с Коршуном, его послал. А что выпадет ему? Если удастся пройти болотом, то считай, он в безопасности. Целую неделю Серый наблюдал за соседним берегом, под видом лесоруба до боли в глазах всматривался в лесную поляну, песчаную косу, и за все это время не видел ни одного пограничника. Выходит, прав Ястреб, когда уверял его, что на этом участке заставы тишь да гладь. Но учти, говорил Ястреб, если что, в руки живым не давайся. «Я верю тебе, Серый, как самому себе, и будь я лет на пять помоложе, сам бы пошел… Жизнь — копейка, если у тебя на шее петля. Но у тебя нет этой петли, значит, и жизнь тебе не в тягость…»

«Ты, милый Ястреб, можешь мне не верить, потому что у меня теперь выход один — или петля на шее, или служить таким, как ты, врагам и убийцам, — размышлял Серый. — Но я пуле башку подставлять не хочу. Нет, милый Ястреб, моя жизнь мне дорога. Но это первое мое задание, и я боюсь. Ты, Ястреб, не боишься, потому что уже убивал людей, а я еще никого не убил. Я лишь катер разбил, погибли люди, но я не умышленно его разбил, это случилось ночью, в шторм. Я просто нарушил приказ капитана судна и повел катер в шторм».

На душе Серого стало мучительно-тревожно; и тихо кругом, и никто вроде за ним не следит, а на душе какая-то тяжесть, как тогда, когда катер налетел на подводную скалу у острова Баклан, раскололся надвое и в считанные секунды затонул. Небось Лена, дочь боцмана Ковшова, до сих пор его проклинает. А капитан судна? Попадись ему в руки, так он сам бы ему набросил на шею петлю. Самым мучительным для Серого было то, что отец считает его погибшим, даже приезжал на море хоронить его, небось по старому морскому обычаю бросал на месте гибели судна венок из живых цветов.

Серый подошел к лощине, ее заволокло туманом, кое-где сквозь сумрак просматривались кустарники. Куда идти дальше? Между лесом и рекой неподалеку от Песчаной косы лежал большак, местами заросший бурьяном. Над ним так же клочьями клубился сизо-молочный туман. Еще издали он увидел кряжистый дуб, о котором ему говорил Ястреб. Надо идти левее этого дуба на север, потом, метров через триста, свернуть направо, там и будет тропа к болоту. Кругом тихо, спокойно, только изредка прокричит сова да в камышах пропоют дикие петухи. Уже совсем рассвело, и он заторопился к дубу, чтобы скорее выйти к болоту. Он не шел, а почти бежал. Небо над лесом уже прояснилось, заголубело, где-то далеко за рекой прогремел гром, сверкнула молния. Обойдя дуб справа, он увидел тропу, заросшую бурьяном, и обрадовался. Наконец-то нашел ее.

На траве и деревьях дымилась густая роса. Пока он шел, промок, сапоги раскисли, руки оцарапал о колючий кустарник. Но разве все это может сравниться с тем, что предстоит ему сделать там, у Коршуна?.. Стараясь не поднимать шума, Серый крупными шагами прошел вдоль песчаной косы, ухватился за ветку березы и взобрался на бугорок. Отсюда река была как на ладони; до самого горизонта блестела вода, но не было ни одной живой души. Ему надо было хоть минуту-две передохнуть, а уж потом двигаться дальше, но мысль о том, что пограничный дозор с овчаркой может показаться, заставляла его спешить. Чего он боялся? В сущности, чтобы не выстрелили ему сзади, в спину. В открытом поединке, пусть даже пограничников будет двое, он сумеет увернуться от их огня, а уж потом… Только бы успеть ему вскинуть браунинг и нажать курок. Стрелять насобачился он метко. И все же на душе по-прежнему муторно, холодно, как будто туда попала льдинка. Серому это знакомо: когда затонул катер и он вплавь добирался к маяку, и за эти сорок минут, когда плыл в ледяной воде и судорога могла свести ноги, он буквально поседел. Теперь он также испытывал страх, как будто ему предстояло спуститься в глубокую пещеру с гремучими змеями. Стон, кто же его назвал змеей? Ах, да, Петр Кузьмич Капица. В тот день Петр самовольно повел судно вдоль скал, и капитан так на него рассердился, что сказал: «Ты, Петр Рубцов, как та гремучая змея — так и жди, когда ужалишь». «Эх, капитан, капитан! Теперь тебе не достать меня, — думал Серый, — а я могу и тебя кокнуть, и твоего Степана. Но я не стану этого делать. Мне нужен твой сын. И мне и Коршуну. А ты — плавай себе на здоровье, лови рыбку, большую и маленькую».