Следопыт

Обе стороны не видели друг друга. Когда с этой стороны пытались приблизиться к Баллы, с той открывали усиленный огонь. А Баллы как упал, так и лежал неподвижно. Неизвестно, жив он или мертв. До самой темноты обеим сторонам ничего не оставалось иного, как настороженно лежать, не отрывая взглядов от неподвижно распластанного мальчика.

ОТЦОВСКАЯ ЛЮБОВЬ

А Мурадгельды продолжал сидеть в той же печальной позе. Не зная, сколько про́шло времени, не замечая, что давно уже наступил вечер и овцы сами ушли на пастбище.

Вскоре, погоняя груженого верблюда, приехал Караджа. Увидев его, Мурадгельды словно пробудился от сна и поднялся другу навстречу.

— А, Караджа, ты уже возвратился? Как там в селе, все ли хорошо? — вяло спросил он.

— Заходил к вам домой. Все ваши живы и здоровы. Внуки по тебе очень соскучились. Окружили меня и засыпали вопросами: «Когда же привезешь дедушку я Баллы?». А где это он сам? Что-то не вижу, — оглядываясь, заметил Караджа.

Мурадгельды еще не пришел в себя, стоял в растерянности, а тот все допытывался:

— Ты случайно, Мерген, не слышал выстрелов?

— Откуда они доносились, — тревожно спросил Мурадгельды.

— Видимо, пограничники обнаружили то ли басмачей, то ли контрабандистов, и между ними была перестрелка.

— Где, когда? — беспокойно оживился Мерген.

— Неужели совсем не слышал? Мне в пути было хорошо слышно. А ты что задремал, небось?

— Откуда, спрашиваю, доносились выстрелы? — подошел к Караджа Мурадгельды. — Откуда?

— Кажется со скалы Гуручай.

— Караджа, посмотри за овцами, — попросил Мурадгельды, хватаясь за ружье, и тут же заметил, что кто-то бежит в их сторону:

— Мурадгельды-ага, несчастье! Таймаз-котур. перебил всех наших. Я вернулся, чтобы сообщить на заставу. Мерген-ага, горе нам!

Они узнали Атамурта, продолжавшего твердить:

— Мерген-ага, горе нам! Таймаз-котур перестрелял всех.

Мурадгельды, не дослушав последних слов Ата, устремился к Гуручаю. В одной руке у него кремневое ружье на подставках, в другой — тельпек с распустившимися завитками, а на языке — имя сына. Время от времени Мурадгельды вытирал тельпеком пот. От быстрого подъема задыхался, болели ноги, ныла поясница. Иногда считанные секунды отдыхал и снова торопился. Наконец, достигнув скалы Гуручай, по хорошо известным ему выступам карабкается вверх. Он прекрасно знал эти места. Знал, что чем выше, тем труднее тропа. До восхода луны еще далеко, а темнота успела уже полностью накрыть окрестность. Ощупывая рукой выступы, Мерген продолжал свой опасный путь. Поспешишь и чуть ошибешься, неминуемо полетишь в пропасть. И все же надо спешить.

Спина Мергена взмокла. Усталые ноги дрожат. Сквозь прерывистое частое дыхание слышится его голос: «Жив ли ты еще мальчик?..»

И вот впереди раздался строгий окрик: «Кто идет? Стой, стрелять буду!» Этот резкий окрик из темноты был для Мергена милее, чем колыбельная песня матери. «Слава богу, Сухов жив, значит, жив и мой сын», — затеплилась в его душе надежда.

— Это я, Мурадгельды Мерген, — крикнул он еще незримому пограничнику уставшим голосом.

Сухов говорил ему какие-то слова, но Мерген почти не понимал их смысла и еще быстрее шел на знакомый голос.

Луна еще не выбралась из-за гор, но холодный свет ее уже озарил макушки и даже бока наиболее высоких скал. Мерген уже стал различать и дорогу, и людей. «Если бы Баллы был жив, — подумалось ему, — он бы услышал мой голос и бросился бы ко мне навстречу».

В голову лезли недобрые мысли. Он не заметил даже слез, которые невольно катились по щекам. "Вах, почему я сам не пошел по следу? Дитя мое, следопыт мой маленький, зачем не я попал под пули?»

Как только руки его коснулись Сухова, Мерген присел, положив у ног ружье и тельпек.

— Где он, жив ли, дорогой мой мальчик?

Сухов не спешил с ответом. Постарался успокоить Мурадгельды:

— Потеряно много крови, но рана, кажется, не опасная.

Мерген подполз к лежавшему мальчику, которого с наступлением темноты удалось перетащить в безопасное место. Руки его были горячими. Послышался слабый голос Баллы:

— Это ты, папочка? Дай мне воды.

Иван Павлович быстро открыл флягу и поднес ее ко рту Баллы. Однако дал мальчику выпить лишь несколько глотков. Промочив горло. Баллы вроде бы уснул. Было прохладно. Мерген снял с себя халат и укрыл им сына.

Среди сидящих никто не мог вздремнуть. Это было бы опасно. Чуть шевельнешься во сне и прости, прощай… Можно до рассвета и пободрствовать, да гляди еще и раненый начнет метаться от боли. Нужно и за ним присмотреть.

Начинало светать. Лица людей стали ясно различимы. Они были печальны. Мерген, горестно вздыхая, взглянул на пограничника Иванова. Этот симпатичный парень был тоже сильно расстроен…

Стало совсем светло, и тропа стала хорошо видна. Сухов поднялся.

— Ну, товарищи, тронемся. А вы, старшина Иванов, — сказал он негромко, — останьтесь с Мергеном. И когда проснется раненый, подумайте, каким образом его в полнейшей сохранности доставить вниз. А там должна быть уже повозка. — Затем Сухов обратился к Мурадгельды: