Следствие по делу Воланда

Здесь следует напомнить о том, что читателю вообще не дано видеть, как Иешуа сказал, что трусость – один из главных пороков человека. Эти слова были произнесены Афранием, когда его спросил Пилат, не проповедовал ли Иешуа что-нибудь еще. На что Афраний ответил, что тот произнес только эти единственные слова. И такой авторский ход следует признать отнюдь не случайным. Ведь нельзя не согласиться с тем, что на самом деле данные слова следовало бы произнести не Иешуа, а только одному Воланду, потому что тот лучше всех знает людей. Поэтому Михаил Булгаков и судил Афранию произнести эти слова как человеку очень похожему на Воланда.

Уж кому-кому, как не самому сатане, который изучил всех людей за всю их историю, должно быть известно, какой же из пороков человека на самом деле самый главный.

Именно сатана должен был это сказать, и никто больше. Вспомним, как в прощальной сцене Воланд, будто договаривая за Афрания, говорит Мастеру: «Если верно, что трусость – самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит» (гл. 32). Здесь Михаил Булгаков словами «если верно» как бы говорит читателю, что Воланд, когда был под маской Афрания, пересказал слова Иешуа Пилату. Тем самым еще раз читатель сам себя должен убедить в тождестве этих двух персонажей.

Обратим внимание также и на то, как Афраний пересказал слова философа: «Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость» (гл. 25). Здесь автор дает уточняющее слово: «в числе человеческих пороков», то есть это касается одного человека, а к сатане это никак не относится. Забегая вперед, мы скажем, что все цитаты, в которых упоминается слово «человек» и все ему однокоренные, ставят нас перед следующим вопросом: относятся ли все эти высказывания к Воланду и его демонам? Очевидно, что нет. Причем слова о том, что трусость – один из главных пороков, не относятся к Воланду не столько потому, что они были адресованы лишь одним людям, сколько потому, что Воланд просто находится вне их значения: для князя тьмы вопрос, какой порок самый главный, не существует, и он не может быть ему задан.

Образ Иешуа Га-Ноцри как одного из главных героев романа о Пилате имеет со стороны читателей неоднозначные оценки. Это связано с тем, что с одной стороны Иешуа располагает к себе любого читателя, потому что не имеет в себе ни тени какого-либо зла, но с другой стороны он кажется персонажем, который, хотя лучше всех остальных героев, практически не вызывает в читателе никакого желания быть таким, как он. Сказать, что в романе есть лицо, которое лучше Иешуа, было бы неслыханной ложью и вызовом самому автору, но в то же время читателю гораздо симпатичнее такие герои, как, например, Марк Крысобой, Низа и особенно Афраний, образ которого вообще ассоциируется с сумерками и покровом ночи, в то время как Иешуа связывается только с одним светом. Несомненно, персонажем, занять место которого больше всего хотелось бы читателю, является именно Афраний, что особенно усиливается на фоне наличия Воланда в романе. Если Воланду можно только подражать, потому что тот даже не человек, то Афранию можно быть не только подобным, но и вообще стать таким, как он. Таким образом, Иешуа, несомненно, лучше всех, кто имеется в романе, но при этом человеку больше нравится именно Афраний, причем это сказано слабо: он не просто всем нравится, а вообще вызывает одно искреннее восхищение.

Почему же Михаил Булгаков сделал столь светлого персонажа как Иешуа Га-Ноцри таким, что он к себе, кроме положительного отношения и добрых оценок, ничего не вызывает?