Следствие по делу Воланда

Что касается Воланда, то тут проще всего представить, как бы повел себя человек, если бы тот играл с князем тьмы в шахматы, как это было перед балом в 50-й квартире. Совсем нетрудно заметить, что как Воланд, так и его присные играют во многие роли, надевая на себя разные маски, чтобы осуществлять среди людей свои планы, цели и замыслы. Но они могут быть такими только перед людьми, друг же перед другом они предельно настоящие. Никто не из нас не может сказать, что будто бы в момент игры с Бегемотом Воланд был с ним более настоящим, чем он был собою в совсем другое время и в другом месте. Что бы все четверо демонов ни делали, и какие бы маски они на себя ни надевали, совершенно очевидно, что они остаются всегда друг перед другом такими, какими они являются в действительности – перед самими собой. Словом, никакой фальши. Совсем другое дело – человек. Если бы, например, Мастер играл с Воландом в шахматы, то у него в силу осознания того, что перед ним дух, а не человек, вся фальшь мгновенно бы исчезла. Чисто психологически, когда человек точно знает, что перед ним ангел или демон, он не может на себя надеть какую-либо маску – перед духами он будет как можно больше откровенным. Если же Мастер уже играл бы, например, с Иваном, то тут характер игры как со стороны первого, так и стороны второго заключал бы в себе какую-нибудь фальшь, хотя бы она была сведена ими до минимума. Правда, при этом Мастер был бы более откровенен, чем у себя где-нибудь на работе, потому что на работе Мастер был бы тем, кем бы он работал, допустим, учителем, а в игре в шахматы в нем бы уже играл вовсе не учитель, а человек, то есть сам Мастер (а можно ли сказать, что в Воланде раскрывается человек, когда тот играет в шахматы?). И так с любым человеком. Так, Берлиоз с женою был одним, с Иваном – другим, с Лиходеевым – третьим, с коллегами в Грибоедове – четвертым, с самим собою – пятым, с Воландом – шестым и так далее. Но это ровным счетом никак не относится к одному единственному Иешуа Га-Ноцри: всегда, в любое время, во всяком месте, перед любым вообще человеком, он всегда был таким, каким он был перед всеми остальными людьми. Отсюда и получилось так легко и просто Иуде предать его, за что над Иешуа чуть ли не посмеялся сам Пилат. Но слова Иешуа подействовали на него, и он проникся его проповедью, и поэтому прокуратор не посмеялся над ним, а лишь разозлился на Иуду [50]. Вот в чем заключается кардинальное отличие Иешуа от Афрания. Несмотря на то что невозможно заметить за последним, чтобы он искал у кого-то одобрения и признания, начальник тайной службы мог быть в разное время и перед разными людьми совершенно разным. Иешуа же был всегда одинаковым.