Следствие поручено мне

Старик вспомнил: таким вот образом устанавливал ножи на перелазах когда-то Роман Соколовский и, бывало, враз брал по три-четыре свиньи из табуна. И сам Кочегаров знал этот способ, да только он хорошо знал и другое — за такое «мастерство» в нынешнее время по головке не гладят, ведь это не охота, а истребление зверя под корень. Конечно, эта премудрость известна и Василию Колядину, но неужели он пошел на такое дело?.. Хотя кто его знает. Чужая душа — потемки. Все может быть: к Ваське-то в дом в последние годы и начальство заглядывает. Надо встретить и угостить, да и с собой им кусок мяса положить, чтобы их жены были довольны. Муж, дескать, охотник, а не мазила… М-да… Неприятная история.

И старик покачал головой, в первый раз подумав о своем друге и таежнике соседе, как о тайном браконьере.

Кое-как он вырубил нож из бревна и положил его к себе в крошни — пристыдит при случае Ваську… Накрыв тушу кабана ветками и сучками, чтобы вороны и сойки не попортили добро, и навесив на колышки красные тряпочки от своего носового платка, чтоб лисы и волки побоялись сюда подойти, старик пошел дальше, надеясь вернуться к вечеру в землянку, — там все-таки теплее спать, чем под деревом на морозе.

Там, где старший лейтенант свернул по следу шатуна обратно, старик долго стоял, соображая, почему медведь шел к кедру задом наперед. И понял ошибку Касьянова: в стороне от следа, за кустами можжевельника, продолжалась тропа все дальше вниз по склону. Только там, где эти два следа смыкались, медведь сделал огромный прыжок в сторону, через кусты. Что за притча? Что могло так испугать неустрашимого вверя?

Стенки расселины, по которой шел старик с Валетом, то сужались, то немного расступались. Тут нигде не темнели посторонние следы, кроме медвежьих. Шатун, видимо, уставал и все чаще опирался на свои култышки.

Вдруг впереди, в самом узком месте, раздался предсмертный визг собаки — тяжелая опадная колодина, установленная на тропе, убила Валета сразу. Подбежав, старик нагнулся над мертвой собакой, проклиная того, кто установил тут колодину. Он искренне любил своего храброго пса, который даже сейчас своей гибелью предупредил его о смертельной опасности.

Тут старик заметил в кустах изодранную в клочья телогрейку. Отряхнул ее от снега и прошептал в изумлении: «Васькина…»

Однако ни горе, ни слезы, туманившие глаза, не помешали старику увидеть то, от чего шапка на его голове поднялась со страху.

Опадная колодина, погубившая собаку, оказалась милостивой к шатуну: след медведя темнел дальше, за КОЛОДИНОЙ…

— Нечистая сила! Господи, спаси и помилуй!.. — невольно перекрестился старик и, забыв про свою пасеку, схватил ружье, крошни, сунул в них изодранную телогрейку и с необычным проворством, удивительным в его годы, не чуя ревматизма, побежал обратно по тропе. Впопыхах, через дыру в крошнях, потерял найденный нож. Это совсем доконало его: он решил, что и тут дело рук нечистой силы. Плотно прикрыв за собой дверь в землянку, он мигом забился в угол нар, бормоча святые притчи. Не разжигая огня, он лихорадочно думал: «А я-то, дурак, на Ваську грешил!..»

Тревожную ночь провел Кочегаров в этой выстуженной землянке, от каждого шороха вздрагивал. Едва лучи солнца тронули вершины кедров, старик, пугливо озираясь по сторонам, побежал к себе в главную усадьбу — подальше от гибельного места.

Он теперь был твердо уверен: Васька Колядин погиб от рук черта, которого он принял за шатуна — и ясно почему: Васька — коммунист, а безбожников, как известно, в раю не ищи. Вернувшись на пасеку, старик достал из чулана запыленную иконку с изображением святого Георгия-победоносца, зажег огарок свечи и весь день бил поклоны перед нею до полного изнеможения.

Сморенный усталостью, а также успокоенный тем соображением, что сатана все-таки не достиг его самого, поразив только собаку, он стал уже думать о посторонних делах. И тут-то в голову полезли вовсе несуразные мысли. А что если это сам Роман Соколовский — душегубец, мается теперь по сосновскому пепелищу, рыскает по ущелью, терзаемый за грехи? Ить сколько за свою жизнь он погубил людей — и старателей, и женьшенщиков, и охотников!.. И вот за это-то злодейство и покарал его господь, обрядив после смерти не в серафима, а в облезлую шкуру шатуна, которому теперь суждено ходить по земле, как Вечному жиду. Все может статься, но только уж Степан Кочегаров сроду больше не пойдет в то проклятое место, а пасека пусть пропадает пропадом, если ее не найдет какой добрый человек для своей радости.

Вечером, накрепко притворив дверь, старый пчеловод сварил еды, крепкого чаю, поел плотно, пожалев лишь о том, что не успел отрезать от кабаньей туши доброго ломтя мяса — все равно теперь пропадет.