Следствие

— Да, господин лейтенант.

— Его не трогали? Он так и лежал?

— Никто не дотрагивался. Комендант, когда приехал сюда с доктором, только посмотрел, но не касался.

— А брезент?

— Комендант велел накрыть.

— А не мог сюда кто-нибудь прийти, пока все были на шоссе?

— Нет, господин лейтенант, ведь шоссе перекрыто.

— А со стороны Хэйка?

— Там тоже пост, только его не видно, потому что он за холмом.

— Ну а если полями?

— Полями можно, — согласился полисмен, — но тогда бы пришлось идти по воде.

— По какой воде?

— По ручью, он протекает вон там.

Грегори пока не приближался к брезенту. Он пошёл вдоль узкой тропинки, протоптанной ночным дежурным. Она шла мимо крайних могил, обходила барак и возвращалась через кустарник. Кое-где ветки были обломаны и втоптаны в снег. Там, где полисмен в темноте сбивался с тропки, ясно отпечатались подошвы тяжёлых ботинок, тех же, что и на шоссе.

Грегори совершил полный обход и засёк время: получилось четыре минуты. «На темноту и снегопад, — подумал он, — надо накинуть ещё столько же, да на туман ещё минуты две». Он начал спускаться по откосу. Внезапно снег под ногами осел и поехал вниз. Грегори схватился за ветви орешника и успел задержаться над самой водой. Занесённый сугробами и потому незаметный даже вблизи, здесь протекал ручей, вода у подмытых корней бурлила. На илистом дне лежали обломки камня, некоторые с булыжник. Грегори повернулся к моргу. Отсюда виднелся только верх глухой задней стены, поднимающейся над кустами. Цепляясь за упругие ветки, Грегори вскарабкался наверх.

— Где тут каменотёс? — спросил он у полисмена.

Тот сразу понял, о чём спрашивают.

— Он живёт рядом с шоссе, возле моста. Самый первый дом, жёлтый. Надгробия он делает только летом, а зимой столярничает.

— А камень он как подвозит сюда? По шоссе?

— Если низкая вода — по шоссе, а когда высокая, то от станции сплавляет. Ему так больше нравится.

— А обрабатывает на том берегу, вон там, да?

— Иногда на берегу, иногда нет. Когда как.

— А если идти берегом, то можно дойти до станции?

— Да, но берегом не пройти, всё заросло.

Грегори подошёл к окнам. Одно окно был открыто, вернее, выдавлено, стёкла разбиты, острый осколок торчал в снегу. Он заглянул внутрь, но ничего не увидел, было слишком темно.

— Кто-нибудь заходил туда?

— Только комендант.

— А доктор?

— Нет, доктор не заходил.

— Как его фамилия?

— Адамс. Мы не знали, успеет ли «скорая» из Лондона. Первой прибыла из Хэйка, доктор Адамс как раз был там ночью и приехал с нею.

— Да? — пробормотал Грегори. Он уже не слушал полисмена.

На раме разбитого окна висела жёлтая ленточка стружки. А у самой стены виднелся глубокий нечёткий отпечаток босой ступни. Грегори наклонился. Снег тут был весь изрыт, точно по нему волокли что-то тяжёлое. Местами отчётливо вырисовывались продолговатые углубления, как будто выдавленные округлым удлинённым караваем хлеба. В одном из них что-то лежало. Грегори присел на корточки и поднял несколько спирально закрученных стружек. Склонив голову набок, он некоторое время смотрел на второе, целое, окно. Оно было заляпано изнутри извёсткой. Потом, сойдя в глубокий нетронутый снег, приподнял полы пальто, опустился на одно колено, а затем встал и, сунув руки в карманы, долго рассматривал получившийся отпечаток. Глубоко вздохнул и обвёл взглядом пространство между зарослями, моргом и первым рядом могил. Дорожка глубоко оттиснутых, продолговатых бесформенных следов начиналась под разбитым окном, делала петлю и по кривой шла к двери. Иногда следы сбивались в стороны; создавалось впечатление, будто какой-то пьяный тащил на животе мешок. Соренсен стоял сбоку и полубезразлично наблюдал за Грегори.

— Почему нет замка? Он был? — обратился Грегори к полисмену.

— Был, господин лейтенант, но сломался. Могильщик собирался отнести к слесарю, да запамятовал, а потом было воскресенье, ну и… — полисмен махнул рукой.

Грегори молча подошёл к брезенту, осторожно приподнял край, заглянул и отбросил полотнище в сторону.

На снегу, поджав к животу руки и ноги, лежал на боку обнажённый человек. Поза была такая, словно он то ли рухнул ничком на что-то невидимое, то ли отталкивал это невидимое локтями и коленями. Там, где он лежал, пропаханная в снегу колея, которая начиналась у окна, кончалась. Неполных два шага отделяли его голову от порога. Перед порогом снег был нетронутый.

— Ну что, может, взглянете на него? — предложил Грегори Соренсену, поднявшись с корточек; из-за неудобной позы у него к лицу прилила кровь. — Кто это? — спросил он полисмена, который надвигал шлем на глаза, чтобы защитить их от солнца.

— Хансел, господин лейтенант. Джон Хансел, владелец красильни.

Грегори не спускал глаз с Соренсена, который, вынув из чемодана резиновые перчатки и надев их, осторожно ощупал руки и ноги покойника, оттянул веки, а потом обследовал его изогнутую колесом спину, буквально водя по ней носом.

— Он что, немец?

— Не знаю. Может, и из немцев, точно сказать не могу. Уже его отец и мать жили в здешних местах.

— Когда он умер?