Следы

Когда я увидел, как она подобрала полы своего платья привычной к езде верхом рукой и прошла через грязный зал к своему месту, в моей голове мелькнула мысль, какую возможность сегодня упустила Олимпия. Только (я не в коем случае не критикую Олимпию) достоинство и безупречность тетушки Грасии были настоящими, не проработанными: прямо как разница между першеронами на открытом лугу и под куполом цирка.

Хэнк провёл с ней все те же подготовительные мероприятия, а затем спросил, так же, как и нас, что ей было известно об этом убийстве.

Она сидела в этом угрюмом зале, вся в чёрном, ее овальное белое лицо и длинные белые руки на коленях — будто только сошла с полотна Рембрандта. Тетушка Грасия стара, — ей за тридцать, — но она прекрасна. Особенно прекрасна была сегодня, когда сидела со слегка опущенной головой, позволяя всем любоваться своими тонкими чертами с другого ракурса. А ее голос… весь мир может восхвалять мягкие, бархатистые, хриплые женские голоса. Но голос тетушки Грасии будет всегда ласкать мой слух больше всех — он похож на звон хрустального бокала.

— Моя история, — сказала она, — в точности повторит истории тех, кому сегодня уже предоставляли слово. Мой испуг, попытка открыть свою дверь, освобождение никак не помогут продвинуться в расследовании. Вы уже трижды слышали одно и то же, но, думаю, ни на шаг не приблизились к правде с момента открытия сегодняшнего собрания. Так что мне кажется, что я должна сейчас обратить ваше внимание на несколько других вещей.

Вы не учли тот факт, что кто бы ни был в комнате моего брата в понедельник ночью, он наверняка должен был находиться там какое-то время перед тем, как был произведён выстрел. Веревку прикрепили к кровати не сразу же после выстрела. Учитывая ее положение и количество снега, которым она была покрыта, можно сказать, что эта верёвка находилась там, где мы ее обнаружили, не менее часа.

Мой брат всегда спал очень чутко. Кажется ли это разумным, или даже возможным, что кто-то смог зайти к нему в спальню, открыть окно, привязать верёвку к кровати, спустить ее из окна и при этом ничуть его по потревожить? Или он просто лежал в кровати и наблюдал, как кто-то совершает все эти приготовления? Если по какой-либо причине мой брат не мог двигаться — хотя на самом деле мог — думаете, он не стал бы звать на помощь? Из предыдущих показаний вы уже знаете, что все члены семьи прекрасно слышали друг друга, когда кричали сквозь запертые двери. Стал бы мой брат, стал бы любой человек, тихо и неподвижно лежать, позволяя незваному гостю хозяйничать в собственной комнате?

Нет. Только если его не заставили. Что могло его заставить? Пистолет, который его убил — и ничего больше. Но не только пистолет. Пистолет в руках сильного, властного человека, которого мой брат мог бы бояться.

Интересно, сколько людей в этом округе подвергнут сомнению смелость Ричарда Квилтера? Думаю, что никто из тех, кто его знает. А ещё интересно, сколько людей осмелятся проникнуть к моему брату в комнату и угрожать ему оружием? Думаю, что совсем не много.

Некоторые предполагали, или, возможно, намекали на то, что моя кузина, Ирен Квилтер, застрелила моего брата. Взгляните на нее. Думаете, она бы осмелилась? Предположим, что да. Думаете, ей удалось бы запугать моего брата — двухметрового мужчину, который ничего не боится? Сколько, по-вашему, времени бы ему потребовалось, чтобы вскочить с кровати и вырвать оружие из ее трясущихся рук? Она хрупкая женщина, выросшая в восточном городе. Возможно, она в жизни не держала пистолета в руках. Ей, как вам должно быть известно, не удалось бы на пять минут запугать и труса. Могла ли она угрожать Ричарду Квилтеру целый час или два?

Тут должен был быть кто-то сильный, хорошо владеющий оружием, чтобы заставить моего брата лежать и не дергаться, пока он привязывает верёвку к ножке его кровати. Конечно, у него все было подготовлено, или по крайней мере так кажется. Скажете, что верёвка была завязана всего на один узел? Но, джентльмены, за мгновение не просунуть в кольцо пятнадцать метров верёвки. Убийце нужно было время на то, чтобы ее закрепить. Ему пришлось делать это левой рукой, а в правой он направлял пистолет в сторону моего брата.

Доктор Эльм сказал мне, и рассказал вам под клятвой, что в крови моего брата не было обнаружено никаких наркотических средств; получается, что перед смертью, его ничем не травили и не давали никаких лекарств. Можете ли вы себе представить Дика Квилтера, боевого, активного, бесстрашного, бездвижно лежащим в постели, пока кто-то невменяемый корячится, пытаясь привязать к его кровати верёвку? Думаю, что нет.

В ту ночь в доме находились три женщины: пожилая леди за шестьдесят — моя тётя, Олимпия Квилтер, — Ирен Квилтер и я. Ещё была моя маленькая племянница, дочь Ричарда Квилтера, двенадцатилетнее дитя. Думаете, Ричард позволил бы кому-либо из нас запугивать его пистолетом дольше, чем ему бы потребовалось, чтобы забрать его у нас из рук?