Следы помады. Тайная история XX века

Как у нас дела после твоего ухода? Жоэля недавно досрочно выпустили из тюрьмы. Освободили и Жан-Мишеля с Фредом (за кражу из авто — естественно, в нетрезвом виде). Малышка Элиана тоже вышла на прошлой неделе после дурацкого ареста в помещении для прислуги где-то в Венсене, где она была с Жоэлем и Жан-Мишелем (нужно ли говорить, что они были пьяны), не желавшими открывать дверь полиции, которая вызвала подкрепление. В суматохе они потеряли печать ЛИ. Линда пока дожидается суда — Сара всё ещё за решёткой, но её успешно заменяет её сестра шестнадцати с половиной лет. Были и другие аресты, за наркотики, за бог знает что — они уже надоели. Потом ещё Г[и]-Э[рнест] провёл десять дней в санатории, куда отправили его родители после неудачной попытки самоубийства при помощи удушения. Сейчас он вернулся в наш квартал. Серж выйдет из тюрьмы 12 мая. Позавчера я хорошенько продлевался в “Moineau’s”. Новой забавой в нашем квартале стала ночь, проведённая в катакомбах (ещё одна светлая идея Жоэля)…⁶

Это, пытались убедить себя члены ЛИ, было репетицией революции, которую они пообещали друг другу совершить: преодоление искусства и конец работы, изменение декораций и конфликтов, что убьёт одного за другим актёров в трагедии и вернёт настоящих людей к жизни, — первой революции, убеждали себя члены ЛИ⁷, осознанно основывающейся не на критике страдания в господствующем обществе, но на «всесторонней критике его идеи счастья», критике действием, новой повседневной активностью. Счастье по-прежнему являлось новой идеей в Европе спустя 160 лет после оглашения приговора Сен-Жюсту как изменнику революции — после этого он, голос Нового Человека, всю ночь не проронил ни слова, пока его везли от Комитета общественного спасения к гильотине. С тех пор все официальные революции основывались не на счастье, а на справедливости, и на этой скале они разбивались на кусочки или обращались в камень. Но разве все настоящие революционеры не были движимы стремлением к счастью — как написал для ЛИ Иван Щеглов в своём «Своде правил для нового урбанизма», — жаждой такого мира, где невозможно будет не влюбляться? Они затруднялись признать это, а в отдельных случаях, когда они это признавали, это исключалось из официальных документов. Что значит моё счастье в сравнении с жаждущей пищи и одежды толпой? Ничего не значит, говорили владельцы революционной традиции. Заняв место в «катакомбах известной культуры»⁸, ЛИ был осенён идеей, восходящей к Братьям Свободного Духа: «Моё счастье должно оправдывать само существование». Так противоречащие друг другу первоосновы счастья и справедливости стали одним целым, именно об этом, полагали члены ЛИ, говорил Сен-Жюст.

Жан-Мишель Менсьон и Фред, 1953. Фотография Эда ван дер Элскена

Родившийся в 1767 году, казнённый в 1794-м, Луи-Анту-ан де Сен-Жюст был пророком Республики Добродетели: добродетели, дремлющей в каждом человеческом сердце, подавленной и извращённой хозяевами старого мира, которую следовало выманить наружу из каждого нового гражданина — или навязать ему Познав новую страсть к счастью, на мгновение Сен-Жюст оказался способен привить её остальным: словами, следовавшими за «новой идеей в Европе», было «я предлагаю вам следующий декрет». Он взошёл на сцену мировой истории, стоя одной ногой в Париже, другой в Спарте. Он разговаривал с Ликургом и Фукидидом, с Лениным и Пол Потом, и он знал, что они его услышат. ЛИ выступал в баре, где продавались франшизы и утешения наряду с пивом и вином — у берлинских дадаистов подобное место называлось «Кафе Мегаломания». Там ЛИ пытался поймать интонацию Сен-Жюста, что было непросто, аскетичную и иступлённую, яростную и спокойную, интонацию непонятного изречения: «Ум — это софист, который ведёт добродетель на эшафот». Можно было обдумывать их много дней или можно взглянуть на лицо Сен-Жюста, на его портреты и изображающие его гравюры, но, как и сам молодой человек, когда его время вышло, они молчали. Если один портрет был сухой, резкие скулы и прикрытые глаза, то другой был приятный, щёки пухлые и гладкие, глаза невинные. «Каждый сражается за то, что он любит», — говорил философ Террора. «Сражаться за всех это лишь следствие».