Следы помады. Тайная история XX века

В этот славный пасхальный день камень в Нотр-Даме остался недвижимым. Но эта безучастность относилась не только к камню; в церквях царит тяжесть смерти — тяжесть, которая в этот день, именуемый днём Возрождения, была полным окостенением всякой жизни.

Месса — ещё более неторопливая и величественная игра, чем самая неторопливая и самая величественная игра, сочинённая великим драматургом. Но во время мессы ощущается это странное чувство, которое создаёт зал зрелища, только что полный присутствий и богатый взаимодействиями, который вдруг — несмотря на то, что всё осталось на месте: актёры, освещение, зрители — лишается неосязаемого элемента. Потому ничто не может сдержать этот великий немой смех в отношении всех этих действий, внезапно проникнувшихся глупостью. Смех, который будет первым шагом истинного иконоборца.

В прошлом Церковь, эта великолепная механика, несомненно, запускала мотор необычайного душевного водоворота, в который втягивалась жизнь каждого. Постепенно ресурс мотора был окончательно исчерпан: отныне месса остаётся реликтом прошлой жизненной формы, превосходно смазанным механизмом, налаженным, чтобы привлекать всё внимание (визуальное, обонятельное, слуховое, сексуальное) верующих к сцене. В моих глазах месса могла бы иметь определённое (и даже весьма значительное) обаяние, как им могло бы обладать слово Атлантида, если бы только было решено объявить церковь общественным памятником, но общественным памятником в той истинной области, наделённой уважением и поэзией, в которую выбыли менгиры, сфинксы, пирамиды и прочие термы Каракаллы. Жизнь покинула эту прекрасную машину, которая всё ещё продолжает вращаться, — золотую карусель, где нет недостатка ни в органах, ни в зазывалах.

Чтобы побудить вас взять билеты, открывающие доступ в балаганы Таинств, контора располагает, помимо прочего, «активными методами» убеждения. Нет смысла уточнять. Это займёт слишком много времени. Потому мы сочли, что будет неплохо прийти к ним, на их радиотранслируемую кафедру, чтобы известить их, насколько нам смешон этот танец вокруг истлевших костей.

Одновременно смешное и ненавистное (поскольку мы не разделяем определённой терпимости, склонной оправдывать это движение, свойственной тем, кому нравится молиться) движение, заставляющее становиться на колени, совершать покаяние и осуществлять определённые антропофа-гические действия, такие как причастие, управляет всем Западом. От Норвегии до Португалии Европа находится в руках людей церкви, причём отнюдь не опосредованно (как было бы, если бы они скрывались под чужим именем, действовали заговорщически или используя рычаги воздействия), потому что христианские партии — весьма непристойно — находятся у власти. И это неслучайно. Наше время — это время СТРАХА.

Если в мире слева и справа управляются с какими-то бомбами, чья разрушительная мощь всё менее и менее вообразима, то эти орудия должны возыметь в психике всех подряд существенные разрушительные последствия, первым из которых является страх, иначе изящно называемый беспокойством перед лицом всеобщей смерти, которая не пощадит никого и ничто. Эти орудия создают вокруг себя притяжение людей и идей к своей безразмерной величине и сулят события, понимание которых постоянно наносит удары по нашему внутреннему миру, стучится во врата областей, доселе неведомых человеческой истории.

Теперь, когда мы столкнулись с необходимостью предотвратить ситуацию, трагизм которой проистекает из отсутствия прецедентов, далеко не лучшим решением для нас будет обратиться к людям, решившим использовать против страха эту старую уловку, этот избитый трюк — религию, и возвеличивать свой страх в Боге, перед которым преклоняются, боготворя свой страх со всей честью и безответственностью?