Следы ведут в пески Аравии (второе издание)

"По-видимому, они правы, переезжая с места на место, не возделывая полей, не сажая садов, не утруждая себя искусственным орошением засушливых земель", — подумал Буркгардт, узнав обо всем этом. Понятна ему стала и замкнутость хауранцев: назойливые расспросы чужестранца не могли не вызывать у них справедливый страх — перед новым угнетением, новыми налогами.

А бедуинские племена — это ведь тоже особый мир. В Хауране Буркгардт впервые стал изучать жизнь кочевых арабских племен, не пугаясь той мрачной славы, которая их окружала. Оказалось, что одни племена кочуют по одним и тем же местам круглый год, другие являются сюда только на лето или только на зиму, смотря по тому, из какого района их выгоняет климат: с юга, где летом не найти ни капли воды, или с севера, где все заливает водой или покрывает снегом. Бедуины или платят налог туркам, или же воюют с ними, если этот налог утаивают. Здесь есть племена более мирные и покорные, такие, как бени фахель или бени серди, платящие ежегодную дань с каждого шатра, и есть воинственные и независимые, предпочитающие войну смирению.

Все эти отношения сложны и зыбки, вот почему в одном месте шатры бедуинов раскинуты привольно около деревень и их обитатели мирно пользуются колодцами и покупают зерно у крестьян, а в других — не прекращается стрельба и бедуины скрываются на южной границе Хаурана, в наименее доступных его районах, чтобы оттуда устраивать вооруженные набеги на солдат паши, а заодно и на местное население, ибо потребность в воде и хлебе у них ничуть не меньше, чем у оседлых жителей. И, наконец, бывает в Хауране полная идиллия — это когда во время хаджа бедуины поставляют для караванов проводников и верблюдов и все остаются в выгоде.

Так Буркгардт сразу же соприкоснулся с бытом и правами арабов, оседлых и кочевых, гораздо теснее, чем его более осторожный предшественник.

С памятью о Зеетцене в Хауране, Джолане, Ледже и южнее Буркгардт встречался не раз. В одной из деревень Хаурана хозяин дома, христианин, сказал вечером, когда все темы для разговора были исчерпаны:

— А вот года четыре назад здесь тоже был один. Муса его звали. Говорил, что лекарь, да нас не проведешь. Мы понимали: он пришел к нам от аль-Малика аль-Асфара.

— От кого? — не понял Буркгардт.

— От желтого царя. Из Московии.

— Какой Московии? — Буркгардт, конечно, уразумел, о чем идет речь, но был поражен подобной осведомленностью.

— Той, где русский царь. Он прислал его готовить нашествие на нас, чтобы освободить от турок. Муса сокровища в земле искал, все про них допытывался.

— Ваше сокровище — сама земля. Обработаете, засеете ваши поля и настоящее богатство обретете в хорошем урожае, — серьезно сказал Буркгардт, все еще не теряя надежды на то, что в этом печальном, полном противоречий мире все-таки победят справедливость и благоразумие.

— Это ты правду говоришь, чужестранец, истинную правду, — грустно сказал хозяин, не желая бесполезного, с его точки зрения, разговора.

В других местах, когда Буркгардт договаривался с проводником или погонщиком, ему просто объявили тариф, установленный здесь четыре года назад Мусой. Был, например, такой разговор:

— До Буеры, говоришь? Муса до Бусры тридцать пиастров платил.

— Побойся Аллаха! Это же очень дорого!

— Муса платил. Боялся он очень.

— Ну а я не боюсь. Дороги только не знаю. За три пиастра пойдешь со мной до Буеры?

— Пойду. Муса хороший человек был, а ты веселый.

— Вот и пойдем. Я тебе по дороге всякие истории будут рассказывать.

Он хотел видеть в проводнике не слугу, а доброго попутчика, друга, особенно если с этим человеком его связывали дальняя дорога и длительное общение.

Иногда Буркгардт нанимал погонщика с ослом. Казалось бы, зачем это ему? Поклажи у него нет, а сам он едет на лошади. По он ужо разобрался в психологии собственника: владелец осла, идущий рядом с ним, в случае опасности непременно становится защитником. Он высмеивает тех, кто пытается путешествовать с удобствами. Ему милее ночевать в грязном караван-сарае, где матрацем служит земля, а одеялом — собственный бурнус или абайя, есть с погонщиками или с арабскими торговцами, самому кормить свою лошадь, чистить и седлать ее.

Порою ему удавалось пристроиться к попутному каравану, и тогда он подчинялся общим законам передвижения по арабским землям. Он чувствовал себя частью большого неведомого мира, растворялся в нем и с радостью перенимал чуждые обычаи и манеры. Восход солнца караван встречал обычно молитвой, пением и пронзительными криками, и Иоганн громко кричал вместе со всеми. Когда же солнце близилось к полудню, все в караване замолкало. Предводитель каравана делал знак, и верблюды опускались на колени, а люди располагались на отдых в их тени. Прикрывшись накидкой, Иоганн пытался в эти минуты незаметно делать записи. Опыт всех предыдущих путешествий показал, что дневник необходимо вести ежедневно. Вовремя не запишешь — быстро выветрится из памяти, и можно считать, что день прожит напрасно.