Слепое Озеро

Сидя на сцене за закрытым занавесом – стул между ней и бывшим мужем занимала Лайза Шапиро, – она старалась не встречаться с ним глазами, но не могла избавиться от клаустрофобии, вызванной его присутствием.

Входя, Маргерит успела заметить, что одет он безупречно. Костюм с белой рубашкой и галстуком, все идеально отглажено. На лице слегка недовольная улыбка, эффект от которой лишь усиливали его вислые щеки и маленький подбородок – улыбка человека, который почувствовал неприятный запах, но считает неприличным жаловаться. В руках – несколько листов бумаги.

Слева за кафедрой стоял Ари и подавал кому-то знаки, чтобы поднимали занавес. Уже? Маргерит посмотрела на часы. Во рту пересохло.

Лекторий клуба вмещал две тысячи зрителей, сказал ей Ари. Пришла примерно половина от этого числа, смесь из ученых, технического персонала и неквалифицированных работников. С начала карантина Ари организовал уже четыре такие лекции, все они собрали неплохую аудиторию и положительные отзывы. В зале был даже оператор с камерой, ведущий прямую трансляцию в телевизионную сеть Слепого Озера.

Как цивилизованно мы ведем себя в клетке, думала Маргерит. Как легко позволяем себе забыть про тела за воротами.

Вот занавес наконец поднят, сцену заливает ярким светом, зал превращается в заполненную тенями пустоту, зрителей в нем скорее ощущаешь, чем видишь. Вот Ари ее представляет. Вот после странного провала во времени, из тех, которые случаются при каждом ее публичном выступлении, она уже за кафедрой, благодарит Ари, благодарит собравшихся, ковыряется в карманном сервере, чтобы вывести тезисы.

– Вопрос…

Голос сорвался на фальцет. Она прокашлялась.

– Вопрос, которым я бы хотела задаться сегодня: не обманываем ли мы сами себя, неукоснительно следуя методу деконструкции при наблюдении за народом, населяющим UMa47/E?

Формулировка достаточно сухая, чтобы простого человека в зале начало клонить в сон, однако Маргерит сумела разглядеть, как несколько знакомых лиц, нахмурившись, словно уменьшились в размере.

– Я намеренно использовала провокационную формулировку – народ. С самого начала участники проектов в Кроссбэнке и Слепом Озере постарались полностью исключить антропоцентризм – тенденцию наделять иные виды человеческими характеристиками. Это широко распространенная ошибка, заставляющая нас называть детеныша пантеры «милым», а орла – «благородным», и ошибку эту люди делают едва ли не с тех самых пор, как слезли с деревьев. Однако сегодня мы живем в просвещенном веке, мы научились видеть и ценить все живое таким, каким оно является в действительности, а не таким, каким нам хотелось бы. А вся долгая и убедительная история науки научила нас, среди прочего, внимательно наблюдать, прежде чем судить – и если уж мы судим, основывать суждения на увиденном, а не на том, во что нам хотелось бы верить.

Поэтому, говорим мы себе, предмет наших наблюдений с 47-й Большой Медведицы следует именовать «существами» или «организмами», но не «народом». Мы не должны ничего предполагать заранее. В аналитической дискуссии нет места нашим страхам и желаниям, нашим надеждам и мечтам, нашим лингвистическим предрассудкам, нашим постмодернистским теориям и нашему культурному багажу, полному воображаемых инопланетян. Персонажи кино пусть останутся на экране, а томик Герберта Уэллса – на полке в библиотеке. Если мы видим город, не следует называть его так даже чисто условно, поскольку термин «город» подразумевает Карфаген и Рим, Берлин и Лос-Анджелес, а все это есть продукт человеческой биологии, человеческого творчества и накопленного за несколько тысячелетий человеческого знания. Мы напоминаем себе, что город, который мы видим, возможно, вовсе и не город, и гораздо более близкой аналогией для него будет муравейник, гнездо термитов или коралловый риф.

Во время пауз она слышала эхо собственных слов – басовые ноты, резонирующие от задней стены зала.

– Мы изо всех сил стараемся себя не обмануть. И в общем и целом неплохо с этим справляемся. Барьер, отделяющий нас от народа UMa47/E, до боли очевиден. Антропологи давно объяснили, что культура есть набор общих символов, а у нас и предмета наших исследований нет ничего общего. Давно сказано, что каждая культура объясняет лишь саму себя, а наши культуры так же мало смешиваются между собой, как вода и масло. Между нашим эпигенетическим поведением и их отсутствуют точки пересечения.

Неудобство здесь в том, что приходится начинать с самого начала. Мы не можем, к примеру, говорить о чужой «архитектуре», поскольку сначала нам придется убрать из этого, казалось бы, совершенно невинного слова фундамент и каркас человеческих целей и человеческой эстетики, а без них само слово «архитектура» повиснет в воздухе, утратит структуру и целостность. Аналогичным образом мы не можем говорить о чужом «искусстве» или «труде», «отдыхе» или «науке». Список бесконечен, и все, что нам в результате остается – поведение как таковое. Которое следует изучить и каталогизировать во всех его мельчайших проявлениях.