Слепое пятно

Мы оба были мальчишками, со всеми своими восторгами и обидами, радостями и горестями. Но я так много думал о Хобарте, что даже снисходил до того, что помогал ему заботиться о малютке-сестренке. Это было что-то вроде высшей жертвы мальчишечьей преданности. Теперь, спустя много лет, он, конечно, смеется надо мной и бьется об заклад, что я делал это с определенной целью. Не знаю, но готов признать, что сейчас я много думаю об этой его сестре.

Бок о бок мы с ним росли и взрослели. Вместе ходили в школу, потом в колледж. Как сильно мы разнились своими характерами и комплекцией, точно так все происходило и с учебой.

С самого начала Хобарт испытывал склонность к шурупам, болтам, гайкам и поршням. Он прагматик, любит математику и может рассказать вам и о биноме Ньютона и о математическом анализе. Он счастлив, как никогда, когда вокруг него не смолкают разговоры об индуктивной катушке, усилителе переменного тока или атомной энергии. Я бы сказал, что мощь современной прикладной науки и пути ее развития — это основа того царства, трон которого может в скором времени занять Хобарт. Сейчас мой приятель находится в Южной Америке, являясь одним из лучших тамошних инженеров. Он добывает воду в предгорьях Анд, и, похоже, благодаря именно этим сильным плечам и ясной голове будут восстановлены земли инков.

Что же касается меня, то я решил посвятить себя юриспруденции. Мне нравится находиться в атмосфере борьбы и препирательств. Я всегда любил книги, любил обсуждать прочитанное, и мне казалось, что изучение законов тоже будет мне по душе. По совету родителей, я поступил в юридический колледж и в надлежащее время был допущен к частной практике. И вот во время учебы в колледже я впервые столкнулся с философией. Меня в ней привлекали острые, лаконичные афоризмы. Я с детства уважал людей, которые рубят с плеча. Профессор Холкомб был немногословен, вдумчив, говорил то, что думает, и не увиливал от ответа. Он не благоволил никому.

Должен признаться, что на меня очень сильно повлияли лекции пожилого седовласого профессора. Я любил его, как и все остальные, но даже в мыслях не имел — пусть даже изредка — подшучивать над стариком. Однако, ему самому остроумия было не занимать, и профессор терпел поражение довольно редко. Но даже если подобное и происходило, то он мог посмеяться вместе с одержавшим победу оппонентом. Доктор Холкомб произвел на меня неизгладимое впечатление. С каждым годом моей учебы у него я все более убеждался, что, несмотря на всю его скучноватую философию, у старика всегда был припрятан в рукаве какой-нибудь фокус. Он обладал просто потрясающим умением растолковывать различные запутанные вопросы. Кроме того, в его лекциях звучало едва скрытое презрение к кумирам классической философии.

В чем заключался этот его фокус, я так и не смог понять. Я продолжал упорно учиться и зарывался в толстенные фолианты — хранилища мудрости. Мне становилось все интереснее, и мало-помалу я проникался теориями профессора; даже невзирая на всю свою склонность к активным действиям, я осознал, что у меня имеются скрытые способности к философствованию.

В те годы мы с Хобартом делили жилье на двоих. Когда я приходил домой с какой-нибудь скучнейшей книгой и погружался в нее на некоторое время, он не мог меня понять.

Я изучал законы. А Хобарт — исключительно практичный человек — не понимал, какую пользу можно извлечь, занимаясь подобными размышлениями. Если не было возможности забить гвоздь в какой-либо предмет или хотя бы узнать из каких химических элементов он состоит, то вряд ли это могло заинтересовать его.

— Какая от этого польза, Гарри? Зачем засорять себе мозги? Эти старые консерваторы бьются над одним единственным вопросом на протяжении трех тысяч лет. И чего добились? Ты можешь прочитать все их книги от сотворения пирамид до строительства нынешних небоскребов и не получить никаких практических знаний, достаточных даже для того, чтобы управлять вагонеткой.

— То-то и оно, — отвечал я, — что у меня нет желания управлять вагонеткой. Ты полагаешь, что вся мудрость мира имеет материальную основу. Если у предмета нет колеса, поршня, какого-нибудь возгорания или другой химической реакции, то тебе этот предмет не интересен. А что позволяет управлять всеми этими механизмами? Человеческий мозг. А что заставляет мозг работать?

Хобарт моргнул.

— Отлично, — сказал он, — и что же?

— А как раз то, — последовал мой ответ, — что изучаю я.

Мой друг засмеялся.

— Замечательно. Продолжай в том же духе. Только ты сам себе роешь могилу, Гарри. Когда поймешь это, дай мне знать, и я верну тебя в реальность.

С этими словами он повернулся к столу и погрузился в свои бесконечные формулы. Однако, на следующий день, когда я зашел в лекционную аудиторию профессора Холкомба, меня ждал сюрприз. На соседнем с собою месте я обнаружил своего друга-здоровяка.

— На тебя снизошло озарение? — спросил я.