Слепой. Тропою белого дьявола

При виде Глеба прикованный к кровати Аскеров отвел глаза, а потом и вовсе отвернулся лицом к стене – настолько, естественно, насколько позволяли наручники.

– Какая черная неблагодарность! – громко и жизнерадостно воскликнул Боря Шестаков. – Человек тебя, можно сказать, с того света вытащил, а ты морду воротишь? Нехорошо, уважаемый, нехорошо! Ну, как наше драгоценное здоровье?

– Не жалуюсь, – буркнул Аскеров, по-прежнему глядя в стену.

– Знаю, знаю. Ты у нас молодец, вообще ни на что не жалуешься. Ну и правильно. Жаловаться-то бесполезно! А как голова? Врач говорит, череп у тебя знатный. Такой удар – и ни единой трещинки! Меняй специальность, уважаемый. Плохих полевых командиров в Чечне и без тебя хватает. Зато в народном хозяйстве тебе цены не будет, клянусь! Развалины сносить, сваи забивать… С такой башкой, как твоя, это в самый раз!

– Ты шакал, – спокойно сообщил ему Железный Мамед, – сын дохлого ишака и хромой верблюдицы.

– Очень может быть, – не менее спокойно откликнулся необидчивый майор Боря. – Во всяком случае, по верблюдицам ты у нас признанный специалист. Это кто угодно подтвердит. Например, старый Агжба и его сыновья. По-моему, они очень огорчились, когда мы не дали им закончить разговор с тобой по поводу одной верблюдицы…

– Они будут очень рады, если ты к ним вернешься, – вступил в беседу Глеб. – Между прочим, когда я сюда шел, мне совершенно случайно попалась на глаза одна машина. Она стояла прямо напротив ворот госпиталя. И угадай, кто сидел за рулем?

Аскеров промолчал, но его уцелевший глаз нехорошо прищурился.

– Это такой здоровый, с бородой? – с хорошо разыгранным интересом уточнил Шестаков. – Вот с таким носом?

– Угу, – рассеянно промычал Глеб. – Если не ошибаюсь, Григорий Агжба собственной персоной. Сюда он, конечно, не сунется, но если, скажем, просто выставить вот этот мешок дерьма за ворота, – он несильно пнул носком ботинка ножку кровати, – наш уважаемый Григорий Виссарионович наверняка сообразит, для кого мы приготовили такой ценный подарочек.

– А поскольку свою жажду мести эти ребята уже отчасти утолили, – радостно подхватил Шестаков, – они воздадут должное нашему подарку основательно, вдумчиво, не торопясь. Сначала разрежут ленточку и посмотрят, что внутри, а потом станут отрезать по ма-а-аленькому кусочку…

– И есть, – предположил Глеб.

– Ну, что ты, как можно?! – возмутился Шестаков. Он ногой придвинул к кровати табурет, твердо уселся и закурил, искоса наблюдая за тем, как трепещут, втягивая запах табачного дыма, ноздри истосковавшегося по куреву чеченца. – Как можно? Агжбы – культурные, цивилизованные люди, а не какие-нибудь каннибалы. Зачем это – есть? Собак ведь тоже чем-то надо кормить, а лучший в роду охотник… вернее, охотница… Ну, все знают, что с ней случилось. Кто-то вдоволь с ней позабавился, прежде чем повесить за ноги и пристрелить.

– Что ты хочешь, э? – тоном оскорбленной невинности заговорил Аскеров. – О чем говоришь, какая верблюдица, за какие ноги?! Я гулял, понимаешь? А эти разбойники, бандиты на меня напали, убить хотели, клянусь!

Шестаков всем телом откинулся назад и весело, заразительно расхохотался, звонко хлопая себя по колену ладонью. В провонявшей дезинфекцией кафельной каморке с толстой решеткой на окне и часовым за дверью этот радостный смех казался совершенно неуместным и почему-то наводил на мысли о сумасшедшем доме.

– Тебя бы на зону, – доверительно сообщил он Аскерову, утирая якобы выступившие на глазах слезы тыльной стороной ладони. – В тамошней самодеятельности таких талантов, как ты, очень не хватает. Быть или не быть, ара, слушай, да? – с сильно утрированным кавказским акцентом продекламировал он, вытянув перед собой руку и глядя на лежащий в ладони воображаемый череп. – Бедный Йорик, дорогой, зачем умирал, э? Шекспир, понимаешь, да? – закончил он свое выступление и внезапно сделал хмурое лицо. – Только на зону ты, Мамед, не попадешь и Гамлета в самодеятельности не сыграешь. Во-первых, по совокупности твоих грехов ломится тебе, приятель, вышка, которая ввиду моратория на смертную казнь будет заменена пожизненным заключением. А бессрочников держат не в зонах, а в других местах. Самодеятельности там нет, зато есть много таких вещей, что они, бедняги, президенту слезные письма пишут: сжалься, мол, прикажи расстрелять, хрен с ним, с мораторием этим…

Железный Мамед выразил свое отношение к описанной Шестаковым перспективе не слишком оригинально, зато весьма красноречиво: свесившись, насколько позволяли наручники, с кровати, с завидной меткостью плюнул прямо на носок майорского ботинка. Майор Боря сдержался. Продолжая улыбаться, он взялся за простыню, которой был укрыт Аскеров, тщательно вытер плевок и с умильным видом доброго самаритянина вернул простыню на место, позаботившись о том, чтобы испачканный краешек очутился у чеченца под носом.