Слепцы

– Птичьего? – с улыбкой спросил Карась. – Птичьего – проще достать. У нас сыроварни стоят. Приезжали селяне на ярмарку, жаловались, что половину коров под нож пускать придется… Вот такими слезами плакали. Это ж прямой убыток! Не будет молока, а мясо пойдет за бесценок…

– И нету молока совсем? И масла коровьего нет?

– Есть неподалеку хутор… – неуверенно сказал Карась. – Привозил хозяин молоко осенью… Много привозил. А к концу года – перестал. Я его видел на площади как-то, говорит, все покупают у него прямо на хуторе.

– Хутор далеко?

– У нас Дед за молоком на край света пойдет, – засмеялся Враль. – Люди от пива или от вина пьянеют, а Дед – от молока. Дуреет просто.

– Хутор неподалеку, за рекой, но в такой дождь… – на лице Карася отразилось сомнение: неужто можно настолько любить молоко, чтобы в непогоду, на хутор…

– Ну да ладно, – махнул рукой Дед. – Ты нашего балаболку не слушай, мы его с собой возим, чтобы он языком мух да комаров разгонял. Если вдруг сегодня или завтра молочко найдете, заплачу вдвое. А если нет – ну, на нет, сам понимаешь, собачек не напустишь.

– Ты куда гребешь?! – страшным голосом закричал Карась на слугу, будто совершил тот что-то совсем уж непростительное. – Я тебе руки поломаю… Я тебе шею сверну, бестолочь!

– Хороший человек, – сказал Дед, глядя вслед Карасю. – Тихий и душевный… Шкуру снимет ласково, еще и деньги за свежевание возьмет…

– А хутор интересный, – сказал Кривой. – Кто ж это молоко покупает прямо на хуторе? И куда его девает, молочко-то? Карась сказал – большой хутор. Я еще пойму, если купить и перепродать… Но ведь нету молока на рынке? Неужели Хорек прав?

Хорек грыз поджаристую корочку и молчал. Но есть совершенно не хотелось, еще и подташнивало. Было гадко настолько, что даже внезапная похвала Кривого особой радости не принесла.

– Чего нос повесил? – спросил Кривой.

– Отвяжись от мальца, – буркнул Дед.

– Да что ты все вокруг него пляшешь? – вмешался Дылда с полным ртом. – Малец да малец, не троньте, то-се…

Дылда одним глотком осушил кружку пива, рыгнул удовлетворенно:

– Какой он тебе малец? Ватажник с полной долей. Вчера вон двоих порешил. Как одного рогатиной проткнул, я сам видел. Только вот по сторонам не смотрит – чуть железякой по голове не получил… И спасибо не сказал…

– Ори погромче! – тихим голосом посоветовал Враль. – Про рогатину, про то, как вчера двоих убил… Еще про чего интересное поведай слугам. Может, их просто позвать поближе, чтоб ничего не упустили?

– За собой следи, – огрызнулся Дылда, но голос понизил. – А только нечего сопли Хорьку подтирать, раз долю получает, так пусть и отвечает за все… Как остальные…

– Он и отвечает, – веско произнес Кривой. – Или поспорить со мной хочешь? Так я готов.

– Ты-то здесь при каких? – прошипел Дылда. – Батька ты ему или мамка? Если он еще малец неразумный, пусть с лошадьми сидит, котел моет и в драку не суется. А если ватажник и долю наравне со всеми получает, значит, взрослый уже.

– Как ты? – неприятным голосом осведомился Кривой.

– Как я! – с вызовом ответил Дылда. – А что?

– Все, – сказал Дед, – замолчали.

– Чего замолчали? Это я не взрослый? Я? Я с двенадцати годов сам, никто мне сопли не утирал. Как пожгли нашу деревню, так я две зимы в лесу жил. Одну зиму вообще без огня: мясо сырое жрал, кровь пил. Некому было со мной сюсюкаться. А когда я своего первого убил, не плакал и не бился в припадке. Кресало забрал, нож, рогатину, лук со стрелами. Соль. Одежу с мертвяка снял и даже кровь не застирывал. – Дылда ударил кулаком по столу – посуда подпрыгнула. – Добренькие вы! Сколько еще с ним цацкаться будете? Месяц? Два? Год целый? А потом что скажете? Извини, скажете, все, взрослый ты уже, теперь, будь добр, глотки режь без слез да соплей и товарищей своих хорони без воя и причитаний… А сам подыхай молча и на поминки не рассчитывай! Так вы ему скажете? Если бы мы сразу его… после засады той на Жлоба да после Молчуна… Вина б в него влили… на няньку ту, пусть силком, но затянули бы… Может, все по-другому бы и вышло. И руку бы он себе не резал, и в бреду бы не валялся… Может, Заика сейчас бы живой был, а мы от саней проклятых не отстали. Уже бы княжну нашли и в Камень везли. От вашей жалости… от вашей жалости проклятой… Рыбью Морду убили… Из-за чего? Из-за того, что мы Серого упустили да за Крысом полезли… Горбун, Щербатый, те, кого мы побили в храме, – сколько еще народу погибнет из-за того, что вы щенка этого жалели? Из нас кто? Я? Враль? Все мы подохнем? Просто пожалели мальца…

Дылда обвел взглядом сидящих за столом. Налил себе вина и выпил.

– Ты на меня не злись, Хорек, – сказал Дылда. – Не о тебе я… О жалости. Хуже нет на свете, чем жалость. Лучше глотки грызть, чем добреньким быть. Лучше. Меньше крови от этого и горя меньше…

Хорек хотел ответить, выкрикнуть в лицо Дылде что-то злое и обидное, может, даже плеснуть в это лицо пивом из кружки, ударить, но вспомнил прошлую ночь, скрежет стали у себя над головой, Дылду с оскаленным ртом, смертельный удар от Хорька отводящего, – и молча опустил голову.