Слепые души

Семь часов. Во дворе скользит одинокая тень с красным огоньком сигареты. «Рюрик», — догадываюсь я. Я поднимаюсь в спальню, где в тёплых сумерках тихо дышит Альбина. Она сбросила с себя во сне одеяло, и в синем полумраке белеет её грудь. Лицо отвёрнуто в тень, видно ухо, скула, висок и часть головы, погружённой в подушку. Наверно, когда-то её шрамы были по-настоящему страшными, но теперь они сглажены тремя операциями и в темноте не слишком различимы. Я включаю лампу на тумбочке. Свет не может пробиться сквозь навсегда закрытые веки Альбины, а если бы даже мог, то её глаза его не различили бы. Я сажусь на постель и склоняюсь над ней. Закрыв глаза, я ощущаю губами её кожу, все бугристости и шероховатости на её лице, с лёгким содроганием и нежной болью погружаюсь в те места, где когда-то были глаза. Её ровное дыхание сбивается с сонного ритма, слышится глубокий вздох: она просыпается. Её рука поднимается и зарывается в мои волосы.

— Утёночек…

— Доброе утро, Аля. — Я целую её в нос, в лоб и в губы.

«Утёночек» — это ласкательное прозвище придумала я и первой назвала так Альбину, но теперь она гораздо чаще им пользуется. Когда я в первый раз обозвала её так, она засмеялась и спросила: «Почему утёночек?» Я сказала, что очень люблю утят: они очень милые, пушистые и жёлтенькие.

Её рука соскальзывает мне на плечи, обнаруживает, что я одета.

— Ты уже встала? Который час?

— Около семи.

Альбина садится в постели, разминает шею, вращая головой.

— Что ты так рано вскочила, малыш?

— Что-то плоховато спалось. Извини, что разбудила… Мне скучно без тебя.

Она гладит меня по голове, целует в обе щеки, в лоб и в губы.

— Опять кошмары снились? Бедный мой утёночек…

Её голос — тёплый, хрипловатый со сна, и в нём искреннее участие. Да, в прикосновении её руки есть и что-то материнское, трогательное, от чего в глазах щиплет, а горло сжимается. Она вдруг начинает меня раздевать — расстёгивает мне джинсы, закатывает вверх футболку.

— Ты чего, Аля? — смеюсь я.

— Ты должна дать мне компенсацию за то, что разбудила меня на час раньше, — отвечает она.

— Аля, Мадина скоро придёт, — сопротивляюсь я.

— А мы успеем!

И она борцовским приёмом бросает меня на кровать — я успеваю только взвизгнуть. Я вмиг оказываюсь раздетой догола, и Альбина набрасывается на меня с новыми силами. Она щиплет, кусает и щекочет меня, заставляя меня визжать и хохотать, и я боюсь, как бы Рюрик не услышал, но Альбина вытворяет такое, что я не могу молчать.

Глава 7. Багаж памяти. «Опять»

Флешбэк

Доктор Андрей Фёдорович Якушев (так было написано на табличке на двери его кабинета) посмотрел снимки пояснично-крестцового отдела моего позвоночника «в профиль» и «анфас» и проговорил:

— Ну, что вам сказать… Всё как будто в норме, поражения дисков не наблюдается. Как ваши ощущения?

— Сильной боли уже нет, — ответила я. — Двигаться, слава Богу, стало можно без ограничений, но пару раз немножко ныло… И опять отдавало в колено.

— Значит, нужен ещё один сеанс массажа. Проходите, раздевайтесь, ложитесь на стол.

Я спросила:

— А сколько ещё нужно таких сеансов?

— Полагаю, до полного исчезновения симптомов, — ответил доктор. — А если по-хорошему, то и после их исчезновения вам следовало бы прийти пару раз.

Альбина сказала:

— Настенька, сколько Андрей Фёдорович скажет, столько и будем приходить.

Я снова легла на стол, и горячие, излучающие тепло руки доктора стали, как и в прошлый раз, разминать мне спину и гнуть меня в бараний рог. Теперь это было уже не больно, только чувствовалось сильное тепло в спине. По всем нервам бежали импульсы, отдаваясь где-то у макушки мурашками и дрожью. А потом я вдруг ушла в себя, как будто на какое-то время отключившись от телесных ощущений.

Фокус моего внимания переместился в самые глубокие недра сознания, вокруг меня как будто образовался кокон, не пропускавший ко мне никаких ощущений извне. Не стало ни доктора, ни стола, ни кабинета, даже самого моего тела с его болью не стало, но я не перестала быть. «Я есть», — определённо знала я. «Я мыслю, а следовательно, существую», пусть и в несколько иной форме.

Я не перестала быть собой, ничего не забыла, но в эти мгновения моё настоящее куда-то отдалилось, отступило за какую-то размытую грань.

Никто не отнимал у меня этого багажа, и, более того, багаж этот оказался даже ещё больше и тяжелее, чем я себе представляла.

Десятки прошлых жизней, сотни пройденных мной дорог, тысячи встреченных мной людей и миллионы сказанных мной слов.

Мне казалось, что я вот-вот переступлю какую-то черту, занавес поднимется, и на меня взглянут десятки моих «я», вернее, моё одно-единственное «я» во многих воплощениях, сияющее всеми своими гранями, мной забытыми…

Седые вершины гор, моё колено вдавлено в снег. В руке — меч, словно выкованный из света, а на соседней скале — какой-то огромный бурый кусок грязи… Живой, с раздвоенным языком. Спину холодило дыхание смерти…

— Ну, всё, встаём, одеваемся, — сказал голос доктора.