Слева молот, справа серп

– А ты не Господь Бог, чтобы пред тобой грехи замаливать, – вспылил Малютка.

– Странно от комсомольского вожака такое слышать.

Хузин мастерски перехватил кулак Малютки и в следующее мгновение взял с него слово больше на Гвидо не замахиваться. Девушки, предчувствуя недоброе, с извинениями удалились покурить.

– Гвидо, а если мы откажемся возвращать вам и половину из этих проклятых 660 рублей? – спросил Марьин.

– И по какой же причине?

– Из принципа.

– Но если вы такие принципиальные, почему не хотите исправить свою ошибку?

– Ошибка, безусловно, была. Но был и розыгрыш, – возразил Рома.

– Хорош розыгрыш. У меня жопа теперь на стеклышки детского калейдоскопа похожа. Член каким был, таким и остался. А кто мне восстановит нервную систему?

– Вера в победу идей Коммунистической партии Советского Союза. Гвидо, прошу тебя как настоящий комсомолец и просто товарищ. Даже требую. Угомонись, – попытался урезонить Гвидо Малютка. – Мы выставляем тебе кабак с варьете, пьем с тобой на брудершафт, устраиваем ночевку с добрыми и сознательными девушками, а ты снимаешь все претензии.

– Никаких претензий я снимать не собираюсь. Пусть платят по 50 рублей в месяц, и мы в расчете.

– Гвидо, кебенизируйся отсюда. Ты меркантильный и злопамятный человечишко. Именно человечишко. Поэтому и вместо х. я у тебя пестик.

– Не ожидал от вас, товарищ Колодяжный. Впрочем, скажи мне, кто твой друг…

Вослед выходящему из купе Шнапсте полетел домашний тапок Малютки.

Ночь прошла относительно спокойно, если не считать приставаний Люси Блиндюк к радиоведущему Эйнару Репше: пробудившись, она выпила водки и просила спавшего на второй полке Эйнара овладеть ею. Худощавый латыш, вытащив клетчатый платочек, долго тер линзы очков, а затем разразился матерной тирадой. Уразумев, что сексуальных приключений оставшиеся до подъема часы не принесут, Люся, не раздеваясь, уснула.

Динамики ожили голосом Эдуарда Хиля. Проводница сообщила о запрете на пользование туалетами, предложив воспользоваться вокзальным клозетом. Шурша газетами, народ потянулся в сторону березовой рощицы. Лица трудовых десантников могли украсить любую доску позора с надписью «Нашему коллективу стыдно за вас». Рома успел сбегать в киоск «Союзпечати». Купил почтовый конверт. В углу прямоугольника к финишу мчались два конькобежца с багровыми лицами.

– Андрюша, а ты можешь амурчика нарисовать?

– У меня руки дрожат.

– Выпей – и перестанут. Вот тебе конверт. Нарисуй на нем амурчика, целящегося в сердце.

Марьин быстро нарисовал ангелочка. Стрела получилась гнутой. Крылья больше походили на вороньи. Выражением лица ангелочек смахивал на дебила.

– Андрюш, великолепно. Но одной детали не хватает.

– Колчан подрисовать?

– Нет. Подрисуй ему пипиську. Ма-а-ленькую такую пимпочку.

– Рома… Опять все вокруг хера вертится? Надоело…

– Андрюша, дорисовывай. Ты когда-нибудь видел ангела без пиписьки?

– Я, слава тебе господи, ангелов еще в свой жизни не встречал. Рановато мне. Кому письмо, Рома?

– Проводнице из спецвагона.

– Такой пошлятины я от тебя не ожидал…

Путь к яблоневым садам занял не более получаса. Опухшая активистка вносила в поездку нотки творчества. Стоя в проходе автобуса, она осипшим голосом призывала:

– А теперь нашу походную, товарищи!

Похмельные голоса затягивали песню «Когда мои друзья со мной». Чрезмерное усердствование на припеве про снег, зной и дождик проливной заставляло дрожать стекла автобуса. Готовых к битве за урожай десантников встречало колхозное руководство. После напутствия славно потрудиться на благо Родины отряд вооружился деревянными ящиками и приступил к сбору плодов. Неподалеку белели накрытые столы для почетных гостей. Быстро сориентировавшись, Рома с Андреем расположились на склоне небольшого канала. Проснулись они через два часа. Долго вертели головами, жмурясь от яркого солнца.

– Знаешь что, Андрюша?

– Знаю, Ром. Нам здесь делать абсолютно не хера.

– Вот это и есть телепатия.

За окошечком лимбажского почтамта листала журнал молоденькая девушка. На попытки Хузина познакомиться отреагировала короткой фразой: «У меня есть муж Марцис». Рома заметил, что для Риги имя это в людской среде редкое, но двух котов и одного сеттера по имени Марцис он знает. Девушка попросила зайти в кабинки и начала соединять с Ригой.

– Зоюшка, привет, олененок мой!

– Рома, не надо пошлости. Оленят, рыбок и прочую живность прибереги для юных потаскух.

– Зоя, давай не будем обострять. Тихий город, цветущие яблони, женщины заняты семьями и уборкой урожая.

– И в Лимбажи царит сухой закон, да?

– Нет, не царит. Но мы с Андреем отказались даже от пива.

В трубке раздался звонкий хохот.

– Зоя… Мне без тебя тоскливо. Я скучаю.

– Рома, стоит тебе ненадолго покинуть Ригу, как ты начинаешь скучать.

– Все от дурных мыслей. А вдруг я тебя больше никогда не увижу?

– Это не от дурных мыслей. Это от морального похмелья, Ром.

– Зоя. Я позвонил, чтобы просить прощения и мириться.

– Рома, какой же ты спекулянт… Не пей, Рома. Понедельник у вас будет тяжелее обычного.

В соседней кабинке Андрей вел беседу со Светой: