Слева молот, справа серп

Милая Антонина! Долго собирался с мыслями, терзающими душу мою, и все же решил написать. Стоило мне первый раз увидеть Вас, как понял, что сердце мое надолго покой потеряет, и душа станет томиться в муке. Потому как никого прекрасней Вас, милая Антонина, мне встречать не доводилось. Глаза Ваши изумрудные, страстью наполненные, носик вздернутый, губки чувственные и влекущие. Так и вижу, как мы сливаемся в горячем поцелуе, а руки мои ласкают плоть Вашу роскошную. Скользят по талии, по бедрам крутым и упругим и снова взмывают ввысь, чтобы почувствовать пламя груди манящей. Старался заснуть, а видел глаза, пеленой затуманенные, и слышал стоны страсти. Чувствовал, как все крепче напрягается мой длинный и тяжелый таран, чтобы пронзить два лепестка, способных утолить влагой его жажду. А во сне Вы мне явились наездницей. Настоящей амазонкой, которая привыкла брать все. Видел я, как под Вами обнажается мой длинный, блестящий скакун, дарящий удовольствие. И снова эти стоны и крики блаженства. А он продолжает рваться в бой, поражая своими размерами и выносливостью. И раскаленные фонтаны цвета млечного пути бьют внутри волшебного грота. Антонина, люблю Вас и желаю. Хотя… Какие шансы у простого официанта быть удостоенным хотя бы капельки внимания со стороны такой женщины?

С любовью. Гвидо. Лимбажи. 14.35.

Покусывая губы, Шнапсте отер выступившие на лбу капельки пота. Глаза его бегали, руки дрожали. После небольшой паузы он еле слышно вымолвил:

– Это же маньяк какой-то писал, товарищ Жмакина.

– И похоже, что этот маньяк стоит передо мной. Маньяков годами ловят, а здесь вот сам сдался, можно сказать.

– Здесь все не мое… Почерк не мой. Писать я так никогда не умел. Какие струи, какие тараны?..

Антонина Ульяновна и подумать не могла, что в ее душе проснется жалость к этому человеку. Но вид Шнапсте никакого другого чувства не вызывал.

– Гвидо, а вы представляете, как это письмецо может переменить всю вашу жизнь?

– Догадываюсь, Антонина Ульяновна, догадываюсь… Только письмецо это не мое. Хоть убивайте меня, но не мое оно.

– Семья у вас есть?

– Конечно, – соврал Гвидо. – Жена, две дочки маленькие.

– Жена, две маленькие дочки и глава семьи, потерявший стыд. Идите, Гвидо. И не пейте, раз не умеете. Нарвались бы на другую, и неизвестно, чем бы все это для вас закончилось.

Рассыпаясь в благодарностях, Шнапсте покинул тамбур. Стрельнул у Юли сигарету и попросил ее выйти из вагона.

– Юля, скажи честно. Кто сегодня в вагон приходил, пока мы на выезде были?

– Никто не заходил. Симодин пьяный на своей гармошке наяривал. А кроме него и меня, в вагоне никого не было. Да и кто зайдет, если ключи от вагона постоянно в моем кармане?

– А высокий брюнет и его дружок блондинистый среднего росточка, из журналистов, не крутились поблизости?

– Говорю же – нет. А что случилось, Гвидо?

– Пока ничего.