Слезами и кровью (СИ)

Рогриану было нечем дышать. Беспомощно и бесполезно он разевал рот, шевелил пересохшими, потрескавшимися губами. В его груди и животе бушевал пожар, и по лицу струился пот, но в тот же самый момент он чувствовал, что этот пот – холодный, и его била дрожь. Как это странно – гореть в лихорадке и мучиться от холода в один и тот же момент.

Временами он проваливался в сон, и в этом сне видел отца. Отец отдал десять лет жизни той самой войне, в которую судьба забросила Рогриана. Но он вернулся – искалеченный, поседевший, состарившийся в свои неполные тридцать. А вернётся ли Рогриан?

Иногда ему казалось, что ему всё равно. Но каждый раз, когда он погружался в горячую удушливую тьму и безразличие охватывало его полностью, что-то толкало его, возвращало его обратно в реальность.

Он проснулся, хватая воздух ртом. В боку пульсировала раскалённая боль, горло пересохло от жажды. Рогриан попытался успокоиться, заставил себя дышать – сперва часто, неглубоко, потом всё медленнее и спокойнее. Когда ему удалось наконец выровнять дыхание, он попытался приподняться, но тут же его пронзила боль, и, задыхаясь, он медленно опустился обратно.

Когда боль и звон в ушах немного улеглись, он смог уловить отдалённые звуки – треск огня, скрип деревьев, тихий смех и разговоры, в которых бернийских слов было больше, чем тонианских. А потом внезапно раздался крик, полный муки, и сразу после – многоголосый жестокий смех.

Он медленно повернул голову. Сквозь дрожащие ресницы пробился свет костра, но он был тусклый и расплывчатый. Рогриану понадобилось несколько раз моргнуть, прежде чем зрение прояснилось, и он смог увидеть, что происходит. И лучше бы он не видел.

Он повидал много ужасных вещей на войне. Видел гниющие раны, оторванные конечности. Но вид своего молодого товарища, привязанного к мёртвому иссохшему дереву, вид костра, разведённого у его ног – это было выше его сил.

Сквозь дикие крики и такой же дикий смех он расслышал тихий вздох позади, и почти с радостью повернул голову влево. Рядом с ним лежал человек. Спутанные, слипшиеся от крови светлые волосы падают на помертвевшее лицо, светло-голубые глаза полны ужаса. Рогриан не сразу смог узнать Корвилла, а когда узнал, ужаснулся: неужели он сам выглядит также, неужели сам превратился в обезумевший от боли и страха призрак?

Пошевелить пальцами руки казалось так же тяжело, как сдвинуть с места свинцовое ядро взмахом ресниц, но Рогриан смог нащупать руку Корвилла и сжать её.

- Мы должны выбраться отсюда, - прошептал он. – Мы должны.

- Проснитесь, сударь.

- Мы должны выбраться отсюда…

- Всё в порядке. Всё хорошо, вы в безопасности.

Рогриан открыл глаза и хрипло застонал, поморщившись от боли в шее. Раскалённая боль пульсировала в правом боку, постепенно утихая, пока от неё не осталось одно воспоминание. Он вдруг осознал, что на самом деле держит кого-то за руку, только эта рука намного тоньше, чем рука Корвилла.

Рогриан перевёл взгляд в сторону и увидел узкое, смуглое лицо с длинным орлиным носом, склонившееся над ним. Большие чёрные глаза были широко раскрыты и смотрели на него с тревогой. Рогриан приоткрыл губы, но ничего не смог сказать. Тут он заметил какое-то движение в стороне, и быстро взглянул туда. В дверях комнаты стоял молодой мужчина в наряде трактирного слуги. Скрестив длинные руки на груди, он мрачно смотрел на Рогриана. Что-то в его крепкой фигуре показалось Рогриану странным, и, присмотревшись, он понял: парень был горбат, одно его плечо было раздуто, как арбуз, и поднималось намного выше, чем другое.

- Всё в порядке, - повторила трактирщица Мэйт. Рогриан вновь посмотрел на неё и понял, что до сих пор стискивает ей руку. Должно быть, ей больно, подумалось ему, и он выпустил узкую ладонь, испытывая лёгкое смущение.

- Прошу прощения, госпожа, - проговорил он, вновь поморщившись. – Я напугал вас?

- Нет, - Мэйт выпрямилась и махнула горбатому юноше, показывая, что он может уходить. При этом она повернулась спиной, и Рогриан смог увидеть её причёску – тяжёлую косу, толщиной с его запястье, чёрную, как вороново крыло, закрученную в узел и закреплённую янтарной заколкой. Эта заколка была единственным украшением в её строгом тёмно-коричневом наряде с белым воротником.

- Почти все раненые уже смогли уйти, и я решила проведать оставшихся, - сказала Мэйт, когда за горбатым юношей закрылась дверь, и присела на кресло у кровати Рогриана. – Я принесла вам воды, и тут услышала, что вы говорите во сне.

- Прошу прощения, - снова сказал Рогриан, откинувшись на подушку и закрыв глаза. Он услышал шорох платья и подумал, что Мэйт собирается уходить. Почему-то эта мысль его расстроила, и ему захотелось снова схватить её за руку.

- Расскажите мне, - тихо сказала Мэйт. Рогриан не отвечал, и женщина нервно заёрзала на кресле:

- Простите, было дерзостью с моей стороны…

- Вовсе нет, - Рогриан открыл глаза. – Мне снилась война, госпожа. Это не то, о чём хотелось бы говорить с дамой.

- Я не дама, - тёмно-шоколадные губы слегка улыбнулись. – Если вы о войне на Западном Рубеже, то я была там.