Слезы черной вдовы

- Действительно - умер?! - Отец вскинул брови столь знакомо, что у Светланы защемило сердце. Оттого, что наяву этого никогда больше не будет.

Но его слова… Они мучили Светлану, сводили с ума, заставляли закрыть уши и бежать - бежать безо всякой надежды укрыться.

- Зачем ты изводишь меня?! - действительно закрывая уши, выкрикнула Светлана. - За что? Ты ведь тоже никогда таким не был раньше!

- Так я же фантом, милая! Ты сама это сказала: меня не существует, я не могу никого мучить. - Он легко поднялся из кресла, сделал несколько шагов и, наклоняясь к ней, почти на ухо произнес: - Это все ты. Ты сама себя изводишь. А сказать отчего? - он за подбородок поднял ее лицо. - Оттого, что ты виновата.

- Я ни в чем не виновата, - упрямо ответила Светлана и стала зажимать уши еще плотнее - хотя голос отца вовсе не становился тише. - Я не виновата и хочу, чтобы это прекратилось!

Светлана резко мотнула головой, высвобождая свой подбородок, и глядела на фантом хоть и снизу вверх, зато с вызовом.

Отец же покачал головой с некоторою досадой:

- Это никогда не прекратится. Ни это, ни то… - он кивком указал на дверь спальни, прижавшись спиной к которой сидела Светлана.

- Прекратится! Я сама это прекращу!

Решение родилось в ней внезапно и казалось теперь единственно верным. Уцепившись за дверцу комода, стоящего подле, она с усилием поднялась на ноги - вот только хлипкая дверца при этом раскрылась, и ворох нижнего белья высыпался на ковер… и среди своих чулок и нижних юбок Светлана глазами выхватила револьвер с потрескавшейся деревянной рукоятью. Она отчего-то не удивилась, увидев его там. Молча нагнулась, отстранив замолчавшего фантома, и подняла револьвер.

Потом, отворив дверь в спальню, Светлана взвела курок и несколько раз выстрелила в спящего на ее подушке Сержа.

Глава XIII

Невесту звали Дашенькой. Ее так и представили при встрече - «Дашенька». Это было тихое, молчаливое создание лет семнадцати с прозрачной, болезненно-белой кожей, будто не знавшей никогда лучей солнца. При взгляде на нее Кошкину подумалось, что, если Раскатова стала «мышкой», лишь когда ее загнали в угол, то эта «мышкой» родилась и, вероятно, будет ею до конца жизни.

Впрочем, Платон Алексеевич ни в чем не обманул, Дашенька была доброй, милой и славной. Красавицей с выразительными темными и невероятно печальными глазами. Хотя Дашенька подняла эти глаза от пола раза два за весь вечер, а в основном, сжавшись в комок, стояла за плечом своей тетки, Авдотьи Григорьевны, грузной и суровой дамы лет тридцати пяти.

Дом и принадлежал Авдотье Григорьевне, вдовой генеральше, которая, как она подчеркнула раз пять, «взяла к себе племянницу из доброты своей, покуда все кто ни попадя этой добротою пользуются». На деле же, как убедился Кошкин, два часа просидев с ними в гостиной, Дашенька была в этом доме чем-то средним между бесплатной гувернанткой для детей Авдотьи Григорьевны и ее бессловесной компаньонкой, которой сказать можно что угодно, не опасаясь услышать и слова поперек.

- Так у вас, monsieur Кошкин, дворянство, выходит, только личное? - констатировала Авдотья Григорьевна, оценивая его взглядом с головы до ног. Матушку и Варю, сидевших подле Кошкина, она не удосужила и таким взглядом.

- Виноват, сударыня… - изобразил раскаяние Кошкин.

Чем дольше он сидел в этой гостиной, тем яснее для себя понимал: никакой свадьбы не будет. Размечтался. Никогда ему не следует забывать, кто он таков и откуда вышел. И если уж искать невесту, то ровню себе. А эта Дашенька была самой что ни на есть барышней - разговоры с нею нужно будет вести умные, чего он не умеет, и слова говорить красивые, которых он не знает.

И называть ее, очевидно, придется Дашенькой, а Кошкину плеваться хотелось от этих чудовищных уменьшительно-ласкательных слов. Он все не мог уразуметь, отчего девицы так любят коверкать нормальные человеческие имена?!

И сейчас эта Дашенька тиха и бледна, должно быть, из-за страха, что такое неотесанное чудовище, как он, и впрямь поведет ее под венец…

«Не бойся, Дашенька, - так и хотелось Кошкину подбодрить ее, - и даром ты мне не нужна, а со своею теткою и подавно».

Да и, в конце концов, он ведь не свататься приехал, а лишь в гости. Два часа позора - и он свободен. Зато Платону Алексеевичу не в чем будет его упрекнуть: он ведь попытался.

- …и на детей ваших никои привилегии не распространяются… - вслух рассуждала, меж тем, Авдотья Григорьевна. - Ну что ж… так ведь и Дашенька у нас только по батюшке, моему брату, принадлежит к благородному сословию. Ох, уж уговаривали мы его, уговаривали в свое время - нет, все равно женился на бескультурной мещанке. Может, если б пожил братец подольше, и вышел бы из Дашеньки толк, а так… - она презрительно поджала губы, - поговорка есть, знаете: можно девку забрать из села, а село из девки - никогда. Дашенька, ну что ты молчишь, как в рот воды набрала?! Скажи что-нибудь, не то гости подумают, что ты еще и немая!