Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

И все же земная история русского еврейства обладала собственной особенностью и отличалась от русской земной истории напряженным стремлением пережить саму себя в своей очевидности, переступить стадию фактонакопления и выйти на высший уровень познания; этому способствовало то, что благодаря установке С. Дубнова, процедура собирания исторических фактов уже была предрасположена к небесно-историческому истолкованию, или, говоря по-другому, при еврейском историческом творчестве в данном случае факт не являлся источником истины, а только сырьевым материалом для размышления. Подобная методика исследования не только давала нетривиальные результаты исторического изучения, но и необычайно активизировала сам ход исследования, организовав его в своеобразную для российской историографии форму. По этому поводу И. Трунк отмечал: «Главной вехой в процессе развития русско-еврейской историографии было возникновение в 1908-м году Историко-Этнографичеекого Общества и издание его журнала „Еврейская Старина“. Общество, во главе которого стояли С. М. Дубнов, М. М. Винавер, Михаил Кулишер, С. Гольдштейн, М. Л. Вишницер и др. , стимулировало и организовало собирание исторических документов и материалов, устраивало публичные лекции научного характера, — финансировало экспедицию по собиранию фольклорного материала в 1911 году… Десять лет деятельности Историко-Этнографичеекого Общества и его органа (1909-1918) были периодом расцвета еврейской историографии; за эти годы было опубликовано множество новых материалов, исследований, монографий и мемуаров, значение которых далеко превосходит все созданное еврейской исторической наукой в Западной Европе» (2002, с. с. 26, 27). Данное заключение, предполагающее, что центр всемирной еврейской исторической мысли сместился в Россию, обуславливается не только с количественной стороны, но и в качественном порядке, когда С. Дубнов перешел от общих установок к целевому проекту. В программной речи на собрании Историко-Этнографичеекого Общества 21 февраля 1910 года (знаменательная дата, — видимо, не случайно она совпадает с моментом появления на свет знаменитых «Вех») великий историк ставит перед еврейским сознанием конкретную задачу: "Реформа исторической методологии находится в тесной связи с тем национальным движением, которое охватило еврейство в последнее время. Если эпоха «религиозных реформ» на Западе превратила историю народа в историю иудаизма, то новейшее национальное движение призвано реставрировать историю народа во всех ее проявлениях. Можно только установить взаимодействие между пробуждением национального духа и новым пониманием еврейской истории… Мы будем творцами и новой истории, и новой историографии (цитируется по И. Трунку, 2002, с. 29). Последним позывом еврейский историк предвосхищает бердяевский исторический фейерверк, а духоопределяющее содержание дубновской программы исходит из пункта, указывающего на связь еврейской истории, то есть плода еврейского исторического сознания, с «новейшим национальным движением» — с сионизмом, хотя в общественном ракурсе С. Дубнов не числится горячим сторонником сионистского течения.

Философским эпицентром бердяевской исторической былины служит сентенция о взаимоотношении времени и вечности — шедевр философско-абстрактной работы человеческого ума; поучительно, что С. Дубнов попытался самостоятельно конкретизировать данное отвлечение, помышляя вечность в форме культуры, независимой от времени и пространства, но теоретически не нашел поддержки у Бердяева. Ибо Бердяев, — и в этом состоит одна из его ноуменальных аномалий, — смотрел на культуру другими глазами, глазами Н. Данилевского, представляющего русский славянофильский постулат, и О. Шпенглера, выступающего от лица западной концепции человека, у которых культура уподоблена биологическому телу, проходящему по времени стадии зарождения, расцвета и упадка, то есть культура у Бердяева во времени переживает саму себя и относится не к ведомству вечности, а к закону времени.