Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

Можно было бы упрекнуть Солженицына в слабой философской подготовке, ибо порочность принципа «или-или» доказал еще Г. Гегель (Сноска. Ссылка на Гегеле была дана в моем изложении ранее и с совершенно аналогичным упреком в адрес однобокой израильской критики солженицынского произведения, и данная аналогия не случайна, а весьма показательна. ), и философия показала несостоятельность коллективного фактора и в славянофильстве, и в русском народничестве, но Солженицын все же писатель, а не философ, хотя все крупные русские писатели были философами, и этим славна русская эстетическая сфера. Сквозным рефреном в сочинении Солженицына проходит тема раскаяния евреев за участие в российском революционном ужасе, а точнее, необходимости такого покаяния, ибо в современном еврействе Солженицын не может найти «хотя бы шевеления раскаяния, хотя бы душевного смущения», в этом же русле проходит тема ответственности. О несостоятельности этого последнего в рассуждениях Солженицына уже говорилось, и аналогично недостаточно им понято, что вся эта процедура будет действенна в случае, когда раскаяние будет поставлено и рассмотрено как философема, а это означает, что прежде, чем будет звучать покаяние участников, должна быть безоговорочно осуждена идеология русского коммунизма. В настоящее время коммунизм обличен как общественная практика, только в известной мере, неосознанно и стихийно, а коммунизм в качестве философской системы пребывает в неприкосновенности, и задача сознательного ниспровержения коммунистического учения стоит в порядке философемы. На этом субстрате может эффективно развернуться процедура раскаяния, но лишь в плане всеобщей операции, только всех участников-революционеров, а не только еврейских, только всего народа. Еврейское покаяние в участии в революционном бедствии России должно иметь особый вид завершающей стадии всероссийского очищения, ибо вина евреев в этом совершенно специфична и духовно показательна. Если в вине русского революционера, втянутого в русское беснование, есть что-то от злоупотребления разбойничьей удалью, корни которой можно найти во глубине русской духовности, то еврей-большевик, поставив себя, по канонам коммунистической морали, общественно обезличенной личностью, обесценивает главную еврейскую ценность -человеческую душу и ее еврейские адекваты: Бога и пророков. Без всестороннего обсуждения советского феномена истории России, взятого в форме всеобщей гражданской операции в психологическом, историческом, нравственном и философском планах, склонение и принуждение евреев-революционеров к покаянию не только безосновательно, но и несостоятельно, ибо праведники-русские и грешники-евреи не способны сосуществовать в одном доме «ВМЕСТЕ». Но это не вина, а беда Солженицына, как беда тех деятелей русской изящной словесности, которые вкупе с духовными корнями великой культуры унаследовали иллюзию народа-гегемона и народа-богоносца. Ошибка Солженицына располагается в другом секторе: утверждая верховенство, — в любом виде и любом качестве, — коллективной субстанции, Солженицын принижает, а нередко и вовсе исключает, личностно-индивидуальную константу, и потому он, как мыслитель и духовный деятель, не может принадлежать к гильдии русских духовников, которая была основана А. С. Пушкиным и П. Я. Чаадаевым. В этом его принципиальная разница от государственника Бердяева и в ущемлении статуса личности на русской стороне обретается корень ошибки Солженицына. Именно русская сторона образует колоссальное CONTRA Александра Солженицына в еврейском вопросе.