Слишком дружелюбный незнакомец

Затем все пошло очень быстро. Анализ крови, запись к врачу, клиника… Камилла стала призраком, соглашаясь со всем, что говорила мать в кабинете врача, принимающего на другом конце города, в районе, где она никого не знала. Организацией пришлось заниматься именно ей. От начала и до конца. Если бы она могла рассчитывать на Франсуа… Франсуа и его слабость, Франсуа и его мужская трусость… Слишком любит играть роль человека, милого и любезного при любых обстоятельствах, лишь бы ему дали заниматься своей дерьмовой работой.

Три недели Камиллы не было в лицее. Три недели, в течение которых она замкнулась в абсолютном молчании — Франсуа был единственным, кому удавалось уговорить ее покушать. Затем их жизнь снова вошла в прежнее русло, по крайней мере, с виду. Но Матильда знала: что-то сломалось и это уже невозможно починить.

Людовик начал шевелиться, издавая жалобные вздохи. Она резко убрала руку и, заметив тонкую струйку слюны в уголке его губ, заботливо вытерла ее указательным пальцем. Он много двигается во время сна. Сколько времени он уже так спит? Она не обратила внимания. Время всегда ускользало от нее…

Мгновениями ей случалось оставаться в состоянии полного оцепенения, не зная, день сейчас или ночь, не имея ни малейшего понятия, что она сейчас делает и что делала мгновением раньше. Ее мысли путались, застывали, она оказывалась совершенно сбитой с толку. Но это состояние никогда не продолжалось долго. Затем, как по волшебству, все виделось ей в новом свете. Предельно ясным.

Надо как можно скорее снова взять себя в руки. С ней едва не произошла катастрофа. Этот жандарм… который явился к ней всюду совать свой нос… Его недоверчивый тон, его изощренно хитрые вопросы, неприступный вид. Мерзкий вестник несчастья! О, она прекрасно понимала его игру… «А ну, брысь! Вон отсюда, немедленно!»

В конечном итоге все это случилось из-за нее. Как она могла быть настолько небрежной? Одежда, которая валялась по всей комнате, телефон Людовика… Нельзя больше такого себе позволять. Если бы не этот неожиданный звонок… Что такого могло произойти, если муж Лоренс оказался неподалеку от дома?

Ей повезло, и все тут. Стоит ли все все время об этом думать?

Нет, Матильда, думать как раз нужно. Что бы случилось, если бы Людовик продолжил шуметь?

Ну, ладно, надо будет воспользоваться более сильными средствами, у нее больше нет выбора. Иногда люди толкают вас на такие крайности!

Как же она испугалась, обнаружив вытянувшегося на полу Людовика, прижавшегося головой к решетке, с пылающим от жара лицом… В течение нескольких ужасных секунд она думала, что он мертв. Что на него нашло? Захотеть освободиться… так расцарапать себе запястья… и его рот… эта кровь, столько крови, что пришлось ее замывать. Он даже сломал себе зуб — резец, — а они у него такие красивые…

К счастью, проснувшись, он стал более разумным. Он начал понимать, что принять новую жизнь для него всего лишь вопрос времени. Это из-за него она шла на такой риск. Более чем когда-либо она убеждалась, что ее усилия не были напрасны, что испытания, которые она заставила его пройти, были необходимы.

Единственное, что она не смогла преодолеть, были грубые слова, которые он иногда употреблял. Это было так на него не похоже. С сожалением она вспоминала, как вежливо он вел себя раньше — будто маленький мальчик. Надо будет заставить его отказаться от этой дурной привычки.

Матильда поискала у себя на запястье часы. Куда она их положила? Может быть, в шкатулку с драгоценностями? И в то же время она была уверена, что надевала их. Ее выводили из себя вещи, которые исчезали или без видимой причины меняли место. Забывчивость и временная потеря памяти становились ее худшими врагами.

Матильда встала. Уходить из погреба теперь значило для нее причинить себе страдание, но сейчас нужно было оставить Людовика. Позволить ему набраться сил. Перестать тревожить его сон.

Пора подняться в дом, встретиться лицом к лицу с реальностью, снова оказаться рядом с Франсуа. Или скорее с его тенью…

Выходя из загородки, она ощутила грусть. Для большинства людей самое обычное чувство, но для нее в нем был вкус новизны.

После смерти Камиллы для нее больше не существовало теплых чувств. Единственное воспоминание об этом периоде жизни наполняло ее удушающим безнадежным отчаянием. Ее жизнь свелась к истерикам, которые опустошали ее почти до беспамятства, к бессонным одиноким ночам, к часам, которые она проводила в парижской квартире, закрыв занавески и не отвечая на утешающие послания друзей. Это было ей невыносимо. В сущности, она выжила только благодаря ежедневным посещениям больницы.