Слишком верная жена

— Почему же ты тогда все время притопываешь на месте?!

— Да все потому, что я выпил пять чашек чая!

Наполеонов наконец вручил матери пакет и скрылся за дверью туалетной комнаты.

— Ой, какие они аппетитные! — донеслось до него!

— Так бабы же, — буркнул он, улыбаясь, и громко крикнул: — мама, поставь чай!

— Опять чай? — игриво отозвалась мать. — Ты уверен, Шурочка?

— Уверен, уверен! — Шура потянулся и на ходу, расстегивая рубашку, с мечтой о теплом душе прошествовал в ванную.

— Анна, оказывается, работает, — сказала Мирослава Морису.

— Это резонно, на людях ей будет легче прийти в себя.

— Наверное, ты прав.

— Что вы собираетесь делать завтра?

— Навестить друзей Александра. И начну, пожалуй, с Наливайко.

— Почему?

— Потому что у меня нет на него компромата.

— А на Нуралиева есть?

— Вроде бы…

Больше они не произнесли ни слова. Оба смотрели на дорогу, и каждый думал о своем.

Тихая осенняя ночь неспешно ступала по земле и, как рачительная хозяйка, прикидывала, чтобы сделать еще, чтобы прибавилось вокруг красоты и уюта.

Лунные блики горстями падали на дорогу, и казалось, что они источают тонкую горчащую нежность хризантем… Может, это вовсе и не лунные блики, а осенние листья зазеркалья, где все зыбко, томительно и упоительно одновременно и откуда исходит неисполнимое обещание приоткрыть заветную тайну… И это обещание манит, притягивает и нередко держит сердца на зыбком луче крепче, чем на кованой цепи…

Доверчивые сердца так восприимчивы и так ранимы. Им чужд всезнающий голос разума, и даже в тонкой сети интуиции они замирают в ожидании то ли откровения, то ли разочарования. К сожалению или к счастью, таких сердец все меньше в нашем циничном и безжалостном веке, который пытается отрицать непрочность земного бытия, перечеркивая огнем и мечом веру в Вечность…

Геннадий Наливайко был удивлен звонком детектива. На ее предложение поговорить он долго мялся.

— Я понимаю, что утром и вечером вам не слишком удобно встречаться со мной, — проговорила Мирослава.

— В общем, да, — выдавил из себя Геннадий.

— Но вы ведь работаете в школе на Полевой. Давайте я подъеду, когда у вас будет «окно»?

— Хорошо, — наконец согласился он, — но я не хотел бы, чтобы вас видели в школе. Давайте встретимся в двенадцать часов в сквере напротив школы.

— Хорошо, — сказала Мирослава и сразу отключилась.

Она не понимала, отчего ее звонок так всполошил Наливайко. Может, он боится навредить Маргарите или опасается огорчить Анну, хотя, возможно, его уже достала полиция, и он больше не хочет ни во что ввязываться.

«Ладно, встретимся, и выясню», — решила она.

В одиннадцать Мирослава уже была в скверике. Сначала прошлась по засыпанным опавшей листвой аллеям, потом постояла возле тихо бившего фонтана и наконец села на скамейку возле входа в сквер. Она была уверена, что Наливайко сразу подойдет к ней, так как в сквере больше никого не было, если, конечно, не считать воркующих неподалеку голубей.

И вот в сквер вошел высокий, а правильнее было бы сказать, длинный мужчина в сером костюме и черных ботинках. Он увидел Мирославу и сразу устремился к ней.

— Вы мне звонили? — спросил он.

— Если вы Геннадий Федорович Наливайко, то да.

— А вы, значит, детектив Мирослава Игоревна Волгина?

— Да.

— И вас нанял Басаргин?

— Да.

Видимо, успокоившись, Геннадий присел на скамейку рядом с детективом:

— Спрашивайте. Хотя меня в полиции уже всего измочалили, — обреченно вздохнул Наливайко.

— Геннадий Федорович, я не собираюсь вас мочалить, — мягко улыбнулась Мирослава.

— Да чего уж там, — махнул он рукой.

— Вы заранее договорились с Фалалеевым, что приедете к нему на дачу?

— Да, мы за неделю все еще обговаривали. Но накануне я сам позвонил Саше.

— И он был жив?

— Да.

— Вы не помните, в каком это было часу?

— Точно не помню, но часов в семь вечера.

— А утром вы не звонили ему?

— Нет, а зачем?

— Чтобы сообщить, что вы выезжаете.

— Сашка и так знал, что мы утром выезжаем. Зачем названивать?

— Мало ли…

— Нет, ни я, ни Рашид утром Саше не звонили.

— А когда вы приехали на дачу, вас ничего не удивило?

— Нет. Только вот калитка была открыта.

— А обычно она была закрытой?

— Да. Но мы подумали, что Сашка пошел за водой.

— А на самом деле нет…

— Когда мы зашли в дом, вода была. А Сашки не было, — Наливайко стал тереть глаза ладонью правой руки.

— Как это не было?

— Ну, в смысле, он там лежал. Но его уже не было, он нас оставил.

Мирослава решила несколько изменить ход разговора:

— Вы, конечно, знаете, что в убийстве вашего друга обвинили Маргариту Максименкову? — спросила она.

— Знаю.

— А сами вы верите в ее вину?

— Не знаю, как вам и сказать, — замялся он.

— Так, как есть.

— С одной стороны, — вздохнул Наливайко, — убивать Сашу Маргарите было не с руки.

— То есть?

— Ну, зачем ей его убивать, посудите сами. Она его опять бросила. Уже в который раз! Лично я со счету сбился.

— А как воспринял это ваш друг?

— То, что Марго его опять бросила?

Мирослава кивнула.

— Как-как, огорчился. Но потом решил опять к Анне вернуться. И Анька его приняла.

— Она его сильно любила?

— Не то слово! А Сашка дурак! — Геннадий вздохнул. — Хоть и нельзя так говорить, а все равно дурак!