Сливовое дерево

Кристина вспомнила письмо от тети Исаака из Польши, и внутри у нее все похолодело. Сначала звезды — потом гетто. Неужели и немецким евреям Гитлер уготовил ту же судьбу? Им уже запрещено иметь дело с арийскими торговцами, лавочниками, мясниками, врачами, башмачниками и цирюльниками. Дошло до того, что их обязали сдать машинки для стрижки волос, ножницы, расчески. Евреям полагалась пониженная норма продовольствия, при этом делать запасы еды им не дозволялось. Гитлер вознамерился уморить их голодом. А теперь отверженные не имели права даже на побег.

Первым побуждением Кристины было бросить очередь и помчаться к особняку Бауэрманов, разведать, живут ли они еще в своем доме, узнать, не убедил ли отец Исаака жену покинуть страну. Но надо было принести хлеб своей семье — последние две недели булочная и продуктовый магазин не работали. Однако, несмотря на то, что ее удерживало важное поручение, Кристина все равно чувствовала себя трусихой: с тех пор как она столкнулась в кафе с эсэсовцами, она не ходила на другой конец города. Должно быть, Бауэрманы уехали, успокаивала она себя. Дело обернулось таким безумием, что Нина в конце концов вняла увещеваниям мужа. При этой мысли узел леденящего страха у нее в животе развязался и змеей пополз в грудь, обернулся вокруг сердца и сжал душу холодными тисками пульсирующей боли.

Через несколько дней пришло письмо от отца. На этот раз мутти прочитала его всем на кухне за завтраком.

Дражайшие Роза, Кристина, Мария, Генрих, Карл, ома и опа!

Простите, что долго не писал. Мы несколько месяцев были на марше и наконец на пару дней разбили лагерь. Надеюсь, вы все пребываете в здравии и в добром расположении духа. Удалось ли вам в этом году собрать обильный урожай в саду? Как бы я хотел быть с вами дома и помогать в сборе груш и слив! Что бы я только не отдал за ломоть черного хлеба со свежим сливовым повидлом! Не забудьте напомнить герру Эртелю, что он должен вам два ящика дров за мою работу на него в прошлом году. Скажите, что они необходимы вам, чтобы благополучно пережить зиму.

Сейчас я сижу в противотанковой траншее вместе с пятьюстами товарищами. Весь день мы рыли окоп длиной полтора километра, в нем нынче и будем спать. Мы уже продвигаемся по Украине, а к зиме, как нам сказали, северные группы войск возьмут Москву. Здесь все надеются, что война закончится до наступления суровой русской зимы. Даст бог, к весне вернусь домой.

Обнимаю и целую вас всех.

Heil Hitler,

Дитрих

Мутти отдала письмо Марии, та перечитала его и передала бабушке, а ома, в свою очередь, вручила Кристине. Девушка прижала подушечку большого пальца к черному пятну в нижнем левом углу, воображая, что этот отпечаток оставил отец, когда перечитывал письмо и убирал его в конверт. Вот он сидит в окопе, вырытом в плодородной русской земле, в тысячах километров от Германии, утомленный и тоскующий по дому. Страдания из-за разлуки с любимым были знакомы Кристине так же хорошо, как голод и холод, но она не могла представить себе муку человека, оторванного от семьи и не знающего, доживет ли он до встречи с родными. Сморгнув слезы, она перечитала письмо.

Вдруг Генрих указал на французские двери и сморщил нос, как будто почуял запах гнили.

— Что это?

Все обернулись. К влажному от росы стеклу прилипли листы белой бумаги. Тотчас же вторая мятая пачка ударилась в окно повыше. Затем полдюжины листов появились невесть откуда и прилепились к стеклу в хаотичном порядке, как осенние листья, которыми раньше Кристина оклеивала окно своей комнаты. Мутти встала и открыла балконную дверь. С неба медленно опускался причудливый бумажный снегопад. Семья выскочила на улицу, и все стали ловить парящую в воздухе бумагу. Некоторые листы были пустыми, но большинство содержали какой-то текст, а иные обгорели по краям.

— Это из Хайльбронна, — сказала мутти, показывая лист бумаги. — Здесь написано «Из канцелярии бургомистра Хайльбронна».

— Это тоже, — Мария держала в руках уцелевшую половину обгоревшей страницы. — Из школы.

— Смотрите! — воскликнул Карл, указывая на дорогу.