Сливовый календарь любви

Ту, которая прежде была в услужении у ее родителей, О-Тё теперь называет мамой, а в глубине души трепещет перед ней, как перед хозяйкой. Жалкое положение! С утра до ночи приходится выслушивать грубую брань. Сначала, когда она только пришла наниматься, она думала лишь о том, как бы достать необходимую сумму денег, и даже не поняла, что оказалась под началом у своей прежней служанки. А теперь она день и ночь оплакивает горькими слезами свою злую судьбу и непостоянство этого бренного мира.

По ступеням лестницы грозно громыхают шаги старухи О-Кумы.

О-Кума. Эй, Тёкити, ты оглохла? Где ты, О-Тё? (Она делает вид, будто уже устала звать.)

О-Тё. Вы меня звали?

О-Кума. Хватит прикидываться! Ты отлично слышишь. Ишь, глухая нашлась!

О-Тё. Я правда не знала…

О-Кума. Уже пробили полдень! Пора! Ты что, еще не оделась? Негодная!

О-Тё. Но я же еще ни разу не выступала с сегодняшней программой! Если не выучить как следует…

О-Кума. А я что, тебе не говорила? Когда нет приглашений, я всегда тебе твержу: повторяй, упражняйся! А ты не хочешь, ленишься. Но если нужно выступать у кого-нибудь в усадьбе или в гостиной, то ты поднимаешь переполох, как вспугнутая перепелка. Думаешь меня одурачить? Пока что я тебе вместо матери. Будешь мне перечить, своевольничать – я найду на тебя управу! Разве с твоим уменьем можно отработать двадцать или тридцать рё, которые я тебе ссудила? Вот потому я и твержу тебе про господина Сабунду! (Она поднимается по лестнице наверх и садится возле О-Тё.) Послушай меня внимательно. Этот господин Фурутори Сабунда очень богат, ты, наверное, сама поняла из разговора в чайной «Мантё». Верно? И вот такой богач предлагает тебе свое покровительство. Не дать ответа… Что такое? Уже слезы? И что же нас так опечалило? Не о чем тут горевать, а то еще беду накличешь!

О-Тё. Да нет, просто я проходила сцену из «Убийства Тёкити», и так стало жалко его, что слезы сами полились.

О-Кума. Что-о? Сама декламировала и сама же прослезилась? Пусть бы слушателям передалась хоть половина твоего воодушевления! Ведь выступай ты на площади – никто тебе и леденца не бросит. А если кто послушает подольше – будет зевать от скуки. От зевоты, может, и заплачет… Еще глаза и нос у тебя, можно сказать, недурны. И с кожей повезло – белая. Вот поэтому люди иногда что-то о тебе говорят. Раз уж ты не можешь показать им мастерство, так хоть этим возьмешь. И если ты из каждого десятка слушателей не найдешь себе двух-трех покровителей, то с твоей стороны это будет очень глупо.

О-Тё. Я стараюсь угодить тем, кто меня приглашает, и пою дзёрури, вкладывая всю мою душу. Пожалуйста, простите меня, но я не хочу слушать разговоры о покровителях, о господине Сабунде…

О-Кума. Ах, не хочешь? Я тоже упряма! Я не позволю тебе болтать что вздумается. Неужели я стала бы тратить тридцать рё, если бы рассчитывала, что ты будешь только сказывать дзёрури! Помнишь, что написано на обратной стороне нашего договора? Когда я брала тебя, то позаботилась о мерах предосторожности на крайний случай! Если откажешься от покровителя, я отдам тебя в веселый квартал, в эту долину страсти, и весь срок найма ты пробудешь в привычном месте, среди знакомых с детства лиц. Я могу тебя наказать! Мне надоело слышать, что ты не хочешь покровителя!

О-Тё. Ах, мама, довольно! Мне пора уже идти, а вы такое говорите… Я начну обо всем этом думать и не смогу быть приветливой с хозяевами.

О-Кума. Вот-вот, ты только на язык скора! Ну не ходи никуда, раз тебе это так трудно. Что бы я ни сказала, ты слушаешь, задрав нос. Уж не считаешь ли ты в душе, что по-прежнему хозяйка надо мной? Действительно, шесть или семь лет назад пришлось мне согласиться годик поработать в «Каракотоя». Да, я присматривала за гейшами, было дело. Так что же, мне и теперь назначено быть служанкой? Это уже в прошлом. Кто станет бояться минувшего?

О-Тё. Я ничего такого не думала…

Однако ее сердце переполняет обида. От жестоких слов О-Кумы девушка вот-вот расплачется. В это время открывается входная дверь и на пороге появляется человек – скорее всего, это слуга в доме какого-то самурая.