Слой

— Любит наш русский народ шутов и юродивых… Вот только зря он за них на выборах голосует.

— Вам не предлагали куда-нибудь баллотироваться?

— Еще как предлагали.

— Почему отказались, если не секрет?

— Вам правду сказать или что поприличнее?

— Лучше правду.

— Тогда не скажу, еще обидитесь.

— Ну почему же?..

— Обидитесь, обидитесь… Вы, чиновники, народ шибко обидчивый. Особенно когда вам правду говорят.

— А вы полагаете, что знаете правду? — спросил Виктор Александрович.

— Правды не знает никто, — торжественно изрек Лузгин, и прозвучало так: никто не знает, а он, Лузгин, знает доподлинно. «Поплыл», — решил Слесаренко и не стал спорить.

— Вот вы взятки берете?

— Я? — удивился вопросу Виктор Александрович.

— Ну да, именно вы.

— Нет, не беру.

— А предлагали?

— Предлагали.

— Значит, мало предлагали, — тем же раздражающим тоном произнес журналист. — Вот скажите мне откровенно: есть ли какой-то предел, какая-то сумма, на которой и честный человек ломается?

— Есть, — ответил Слесаренко. — Но мне еще такой не предлагали. — И засмеялся, как бы переводя сказанное в шутку, но Лузгин этого паса не принял, посмотрел на Виктора Александровича серьезно и почти трезво и сказал:

— Спасибо.

В дверях появился Кротов с бруском радиотелефона в руке.

— Вы хотели позвонить, Виктор Александрович?

— Да, благодарю.

Банкир объяснил, что и как нажимать в телефоне, работавшем, как рация, в режиме «прием — передача». Слесаренко набрал домашний номер. Трубку сняла жена, голос ее звучал скорее недоуменно, чем настороженно, и Виктор Александрович стал городить ей что-то про строителей, ранний завтрашний привоз стройматериалов… Связь в одну сторону — говоришь или слушаешь — сбивала с толку, разговор получался рваный, и Слесаренко вдруг сказал жене про свой визит к банкиру, назвал «кумира» Лузгина. Голос жены сразу поменялся, в нем проснулся интерес, и Виктору Александровичу стало неприятно, что не его деловая аргументация, не его забота об их будущем доме подействовали на жену, а это касательное упоминание местной знаменитости. Закончив разговор, Слесаренко отжал нужную кнопку и сказал:

— Вам обоим привет от жены. А вам — особый, — слегка поклонился он в сторону Лузгина и получил в ответ безразличный кивок пресытившегося популярностью «кумира».

— Мы тут с Виктором Александровичем взаимным интервьюированием занимались, — сказал Лузгин и пустил-таки в ход бутылку. — Надо сказать, у него неплохо получается. Предлагаю тост — за содружество власти, прессы и капитала.

— Услышали бы вас сейчас ваши телезрители, — рассмеялся Слесаренко, — они бы вам голову оторвали.

— Я имею в виду содружество за столом…

— Не ври, не оправдывайся, — сказал Кротов. — Всем ясно, что ты имел в виду.

— Раз так — пить отказываюсь, — сказал Лузгин и проглотил водку одним большим глотком. Это плохо у него получилось, и Лузгин долго моргал, вытирал согнутым пальцем проступившие слезы.

— Жил у нас во дворе мужик, — сказал Кротов, — так он голову задерет, горло как-то вывернет и бутылку водки туда вливает, не глотая совсем. Во мастер. Учиться надо, Владимир Васильевич.

Лузгин сунул руку под стол, резко выдернул ее оттуда и наставил на Кротова черный настоящий пистолет. Виктор Александрович как-то сразу понял, что пистолет настоящий.

— Застрелю щас гада, на фиг!

— Э-э, кончай дурить! — Кротов перегнулся через стол и выломал пистолет из лузгинских пальцев.

— Больно же, гад!

— Так тебе и надо. Нашел чем шутить…

Кротов обошел стол, отпихнул Лузгина, тот чуть не свалился со стула, достал из-под столешницы кобуру с ремнями и унес оружие в угол комнаты, сунул меж ящиков и коробок.

— От греха подальше.

Виктор Александрович был человеком непугливым, но наличие боевого оружия в подвыпившей компании его, мягко говоря, не радовало. Сколько уже было случаев — и на охоте, и в армии. Он вспомнил вдруг свою караульную роту, автоматы АКМ, тридцать патронов в магазине, смена «салаг» ждет разводящего — первый выход в караул, — толкаются дурашливо, у Коли Жомира падает с плеча автомат, ударяется о бетон прикладом, Коля поднимает его, наставляет на обидчика и говорит: «Ба-бах», и автомат стреляет. От грохота выстрела все глохнут на время, и в этой тишине Вовка Янкин хватается за живот, падает лицом на бетон. Как выяснилось на следствии, от удара затвор передернулся и дослал патрон в ствол, и предохранитель тоже соскочил на одно деление. Вот тебе и «бабах». Колю Жомира потом увезли на суд, и в часть он уже не вернулся. А через неделю их повели в охранение на стрельбище, поставили вокруг редким большим кольцом. Пост Слесаренко оказался в заброшенном саду на холме. Он полез на дерево за яблоками, набил карманы галифе, как вдруг в ветвях что-то фыркнуло, потом свистнуло, потом стукнуло, и он понял, что это пули, и в диком страхе даже не слез, не спрыгнул, а рухнул вниз и чуть не вывихнул руку при падении. Смерть ходит рядом…

— …Вы меня слушаете, Виктор Саныч?

— Да-да, конечно, — встряхнулся Слесаренко.