Слой 3

Сказано было неловко, словно он выпроваживал Лузгина, избавляясь от его настырного присутствия, но тот лишь хмыкнул и ушел, перехватывая ладонями изголовья сидений. Виктор Александрович отвернулся к окну, где в пронзительном сиянии невидимого солнца отползал назад бугристый слой тяжелых плотных облаков. Он был доволен, что прилетит на место и без опоздания, но уязвляла мысль: не потому, что есть на то серьезные причины, а из лузгинской прихоти и лётного пижонства; один когда-то разругался по начальству, другой об этом рассказал, вот так и задружились, с пустяка, небось и пили вместе – Лузгин без этого не может, и вот теперь сто человек в огромном самолете стали заложниками приятельской смычки двух, судя по всему, довольно легкомысленных людей, будут рисковать жизнями во время посадки, и ладно бы по делу – рожал бы кто или опасно заболел. И если бы он, Слесаренко, которому на самом деле н ад о , сам попросил пилота о посадке, тот и слушать его бы не стал и вообще бы не вышел к нему из кабины. И вот сидят там, впереди, и стюардесса им носит и носит, кто же будет сажать самолет, если пьют, а то сейчас еще Лузгин попросится в кабину порулить, и точно: встали и пошли, даже не посмотрели в его сторону, ну и хрен с ними, есть дела и мысли поважнее, а насчет посадки – да сядем как-нибудь.

Снижались долго, на разные лады ревели в облаках, за окном не видно было ни черта, и вдруг как-то враз провалились к земле, угрожающе близкой, и плюхнулись на полосу, самолет затрясло от реверсной тяги, из кабины с гордым видом явился Лузгин, что-то нес насчет посадки под критическим углом, но Виктор Александрович уже видел в окне замедляющего пробежку самолета, как от здания аэровокзала стартовали им вдогонку две черные, мокро блестевшие машины.

Подали трап, из кабины гуськом заспешили пилоты, Анисимов притормозил и попрощался с Виктором Александровичем за руку, посмотрел на него с уважительным интересом – наверное, Лузгин наболтал в полете всякого. Выход был сзади, за креслами, и оттуда раздался голос Лузгина:

– Виктор Саныч, нас встречают.

Слесаренко поднялся из кресла, прихватив портфель и плащ, и увидел, что все стоят и смотрят на него, ждут, когда начальник выйдет первым. Он грузно заворочался с плащом, не попадая в рукава, и стюардесса помогла ему с улыбкой и даже расправила замятый воротник. Виктор Александрович сказал в сердцах: «Спасибо» и «До свидания», – протиснулся между людьми в тамбур выходного люка. Лузгин уже бежал вниз по ступенькам, прикрывши голову портфелем, а на верхней траповой площадке стоял серьезный Федоров с огромным зонтом в руке.

– Ну, что там, почему не выпускают? – крикнули из заднего салона.

– С прибытием, – поздоровался Федоров, перебрасывая зонт в левую руку. – Мы думали, вас в Тюмени тормознут.

– Как видите, не тормознули. -Слесаренко пошел вниз по трапу, глядя под ноги на мокрые ступени и чувствуя над головой колыханье зонта на ветру. У второй, милицейской, «Волги» стоял и ждал нахохлившийся полковник Савич в пятнистой от дождя служебной форме. «Какого черта, что за парад», – подумал Виктор Александрович и засеменил по ступеням быстрее.

– В гостиницу или сразу на службу? – спросил Федоров, когда нырнули внутрь машины на заднее сиденье. Слесаренко помедлил, и Федоров указал ему на мокрые брючины: – Вам надо бы переодеться. Ветер с дождем...

– Хороню, – согласился Виктор Александрович, чувствуя, как мокрая ткань противно липнет к икрам. – Кстати, где Кротов?

Кротов на службе. На двенадцать тридцать мы назначили расширенное заседание административного совета.

– Это еще что такое?

– Ну, мы полагали... вы расскажете о результатах поездки, мы доложим... Отменить?

– Зачем? Раз уж назначили...

Он вошел в свой гостиничный номер, словно вернулся домой, и сразу бросилось в глаза убожество якобы люксовой обстановки, еще вчера – ну, не вчера, а десять дней назад – казавшейся ему непозволительной, укоризненной роскошью, а нынче, после тех апартаментов на Кузнецкой, представшей вдруг в своей унылой и безвкусной наготе. И он подумал еще, что если останется здесь, в этом городе, придется получать квартиру и обустраивать ее, тут пригодился бы Евсеев или кто там его консультировал.

Переодевшись, он решил подзакусить – желудок напомнил ему о ребяческом самолетном отказе, и день впереди предстоял некороткий – и немного помучился выбором: закусить ему в номере или пойти в ресторан. «Ну, ты уже совсем», – сказал сам себе Виктор Александрович.

Он закрывал номер на ключ, когда за спиной тоже хлопнуло и защелкало; Слесаренко оглянулся и увидел мужчину знакомого типа и кивнул ему на всякий случай, и мужчина сказал: «Добрый день», – и назвал его по имени-отчеству, что совсем не удивило Виктора Александровича, ибо он уже давно привык, что его узнавали. Они двинулись к лестнице почти плечо к плечу, и у лестничной двери мужчина пропустил его вперед. Слесаренко привычно и коротко поклонился этой уступчивой вежливости других по отношению к себе и сразу вспомнил, кто это такой, и остановился.

– Евгений Евгеньевич, если не ошибаюсь?