Слой 3

В «Коммерсанте» не было ничего. Газета «Сегодня» напечатала короткую заметку о пресс-конференции, – правда, на первой странице, тут Максимов не подвел, устроил, – однако в столь иезуитском стиле, что Слесаренко так и не понял: издевается автор над ним или пишет всерьез. В «Независимой» его упомянул какой-то Брегер, рядом с заголовком была неприятная фотография автора, несколько строк в ряду пространных размышлений о судьбе российского истеблишмента; снова он не понял – смеются над ним или нет. Была ей малознакомая газета «Век», там на – третьей странице писалось о пеком «заговоре бояр и удельных князьков» с целью растащить Россию по кусочкам, по вотчинам, и Виктор Александрович именовался глашатаем сих раскольников провинциальных, и здесь же намекалось на его капээсэсовское прошлое. «Какого черта! – подумал Слесаренко. – И мы еще за это платим?».

Он швырнул газеты на сиденье и нажал кнопку вызова стюардессы.

– Как я уже вам говорил, – сквозь зубы процедил он примчавшейся девице, – там, в том салоне, находится мой помощник Лузгин. Найдите его и пригласите сюда, он мне нужен по срочному делу.

– Да-да, конечно, – зачастила стюардесса. – Он в каком ряду?

– Ну... там найдете, – раздраженно произнес Виктор Александрович. – Мне что, самому искать?

Через минуту он услышал, как Лузгина выкликают по трансляции, и еще минуты через две тот появился самолично, встал в проходе и молча посмотрел на Слесаренко.

– Читали? – сказал Виктор Александрович.

– Нет, – ответил Лузгин.

– Так сядьте тут где-нибудь и почитайте! – Он схватил газеты пучком и ткнул их в живот Лузгину. – Мне хотелось бы услышать ваши объяснения.

– Я у себя прочитаю, – сказал Лузгин. – Потом вернусь.

– Хорошо, – снизошел Слесаренко. – Идите, читайте.

Он вспомнил, как когда-то давно летали одной с Лузгиным делегацией в Штаты, и тот его жестокий розыгрыш насчет тысячи долларов – нет, не забыл и не простил, хотя не раз потом смеялись вместе над слесаренковской скаредной промашкой; да и не было скаредности, многократно себе и другим объяснял, что порядок, тяготение к порядку было причиной конфуза; и еще подумалось: сейчас бы Лузгин не рискнул. И не только Лузгин. Кем он был в той штатовской поездке? Руководителем группы, надсмотрщиком за «облико моралес» от горкома, интересным разве что агенту ЦРУ с прицелом возможной вербовки, но никто не намекал, не спаивал его в предательском расчете и баб коварных не подкладывал совсем. Главный турист над туристами!.. А нынче в Германии хоть и не был в делегации никаким руководителем (присутствовали птицы высокого кремлевского полета), но кожей ощущал внимание и собственную ценность в глазах и жестах «принимающей стороны», ибо в нем уже проглядывалось нечто, и вроде бы совсем провинциальный Слесаренко уже стоял за кем-то, могущественным и владетельным, и сам масштаб обсуждаемых тем, проблем и сумм был настолько далек от суеты и понимания несчастных Лузгиных, не говоря о стюардессе, что Виктор Александрович против воли начинал испытывать к ним некую натужливую жалость. Ведь знал бы кто, по скольку раз ночами переписывались пункты соглашения, где многое зависит от того, поставишь «и» или поставишь «или», и запятая или точка с запятой отделяет одно предложение от другого; как приходилось краснеть и бледнеть, натыкаясь на следы скудоумной вороватости наших горе-бизнесменов, выдерживать натиск юристов в костюмах ценой до пяти его мэрских зарплат и понимать, что всем им плевать на Россию с верхотуры Кёльнского собора – видел его, не понравилось, холодом веет, – но у них, подлецов, есть деньги, которые нужны его стране, и он их должен получить, не продав лишнего и дешево, а главное – не продав себя и страну, и вежливо вбить в европейские головы, что мы вам не республика Того, мы не позволим вытирать о нас ваши прусско-нерусские ноги. Тем омерзительнее было видеть по возвращении и грязь, и серость, и нерадивость, и тараканью беготню различных соотечественников, когда-то рвавших грудь на площадях, а нынче грабящих налево и направо кто миллиард, кто гайку с паровоза, смотря куда дотянется рука, – и также порознь наплевавших на Россию, но только не свысока, а присевши на корточки. И не нужна им была никакая свобода – они перепутали слово, им хотелось другого: чтоб всем поровну, а поровну не получилось.

– Ну, я прочел, – сказал Лузгин, нарисовавшись в проходе.

– Тогда садитесь, – Слесаренко поднял портфель и передвинулся к окну Лузгин опустился рядом, сунул газеты за сеточку переднего сиденья.

– Хорошо тут у гас.

– Вы извините, – серьезно произнес Виктор Александрович. – Я был не в курсе.

– Перебьемся, –ответил Лузгин. – Мы не гордые.

– Я же извинился, – сказал Слесаренко. – Итак, ваша версия.

– Их, как всегда, по меньшей мере две. – Лузгин принялся рыться в пиджачных карманах. – Вот черт, сигареты не взял. Тут у вас же курить разрешают. Зажигалка-то есть...

Слесаренко раскрыл портфель и вытащил оттуда нераспечатанный блок «Мальборо» с наклейками «дьюти фри».

– Вот, пожалуйста.

Да неудобно. Придется, так сказать, лишить невинности...

– Давайте, давайте...