Слой 3

– Что значит: не очень? – в ярости воскликнул Слесаренко. – Чем вы тут занимаетесь? Позорите только и себя, и меня...

– Спасибо, – сказал Кротов. – И в самом деле, чем это мы занимаемся?

– Бросьте, бросьте, Сергей Витальевич, – снизив голос, процедил Виктор Александрович, глядя за спину Кротову в проем незакрытой двери. – Не надо передергивать, прошу вас...

– Я завтра утром вылетаю, – напомнил Кротов ни к селу, ни к городу, и Слесаренко не сдержался и почти выкрикнул:

– Ну так и летите! Все лучше, чем устраивать драки в гостинице...

– Посылка где?

– Какая, к матери, посылка? – И сразу вспомнил, засуетился, достал из шкафа яркую коробку и сунул в руки Кротову, сгорая от стыда, забормотал о процедуре передачи в тюменском аэропорту, Кротов сказал: «Да понял я, все понял», – и ушел, не попрощавшись, медленно притворив за собою дверь до аккуратного замочного щелчка.

«Надо успокоиться», – сказал себе Виктор Александрович. Он снял верхнюю одежду и потопал в душ, откуда выскочил через минуту, ошпаренно ругаясь, потому что из обоих кранов хлестал невыносимый кипяток, воняющий и хлоркой, и болотом.

Весь следующий день промчался в суете служебной говорильни, в первый раз пришлось обедать в кабинете, кося глазами то в тарелку, то в бумаги на столе; он даже не понял, что съел, нажал на кнопку и приказал: «Унесите», – потом съездил в микрорайон строителей на графичную встречу с избирателями, вернулся в кабинет и тяжело поговорил с председателем городской Думы – тот рвался в бой с дурацким постановлением, осуждающим действия Кротова, поприсутствовал при торжественном вручении ключей от новой квартиры многодетной семье Ивановых (вручал Федоров как зам по социалке, вытеснив на задний план бледного в бессильной зависти Соляника), порадовался за чужое счастье, но ехать на «смотрины» отказался, сославшись на дела, поехал тот же Федоров, а Виктор Александрович еще посидел немного в своем кабинете, пытаясь вчитаться в бумаги, накопившиеся за его отсутствие, но понял, что устал неимоверно и зря тратит время, завтра придется перечитывать наново, взял портфель и пешком отправился домой, сумев отбиться от охраны с автоматами – ну да, отбился, так и шли за ним всю дорогу шагах в десяти, спрятав оружие под большие десантные куртки. В коридоре гостиницы ему встретился Лузгин и сказал, что есть срочные новости; Слесаренко запустил ее к себе с неудовольствием и сесть не предложил, сам бродил по гостиной, без толку трогая вещи, и тут Лузгин ему сказал, что в Москве пропал Кротов.

– Как это пропал? – с угрозой и недоумением воскликнул Виктор Александрович.

Не прибыл в представительство. Во Внуково его встречали, но не встретили. Он не появился в депутатской. Обыскали весь аэропорт, потом ждали в представительстве. Час назад позвонили сюда.

– Вам звонили? Почему не мне?

– Вы же были на вручении.

– Так что же случилось?

– Если бы я знал, – сказал Лузгин потерянно. – Я думал, вы что-нибудь знаете.

– Ни-че-го я не знаю! – по складам произнес Слесаренко. – В конце концов, он ваш приятель.

– Еще какой, – сказал Лузгин.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

До Тюмени летели час двадцать, Кротов успел задремать и вышел сонный, с нарастающей болью во лбу – перебрали вчера с Лузгиным и выпивки, и разговоров – и был даже рад этой промежуточной паузе, где можно покурить и погулять на свежем утреннем воздухе. Тюменских пассажиров уже регистрировали на рейс, скоро объявят посадку. Кротов с коробкой в руках встал в центре аэропортовского зала, и сразу же к нему примчался мужичок шоферского типа, Кротов отдал ему посылку и пошел наружу вслед за ним, чтоб покурить и погулять, и в стеклянных дверях вестибюля столкнулся с Гариком Чернявским, «нефтеспецстроевским» начальником и когда-то партнером по раннему бизнесу.

– Ты что здесь делаешь? – удивился Чернявский.

– Пролетом на Москву, – сказал Кротов. – Ты тоже в столицу? На нашем, транзитном?

– Я на «сто тридцать четвертых» не летаю, – гордо вымолвил Гарик. – Сиденья тесные и бизнес-класса нет. Через сорок минут после вас идет нормальный борт.

– Тогда пошли покурим, – сказал Кротов. – Башка трещит.

– Так у нас с собой было! – воскликнул Чернявский и похлопал себе по карману.

– У самого имеется, – небрежно бросил Кротов и тоже похлопал, где надо. – Звенит только, сволочь, в магните.

– И у меня звенит, – вздохнул Чернявский.

Вышли на крыльцо и закурили, отгоняя дымом и руками редких, но настырных тюменских комаров.

– Как дела? – спросил Чернявский.

– Отлично, – сказал Кротов.

– Ну-ну, – на две ноты пропел Гарик.

– Ты чего нукаешь?

– Да уж наслышаны.

– Чего наслышаны?

– Как ты там... нарулил. Себе на шею.

– Это несерьезно.

– Уголовка – несерьезно?

– Какая, к черту, уголовка? – опешил Кротов.

– Ну, на тебя же дело завели.

– Дело? На меня?

– Ты что, не знаешь? – изумился Чернявский. – Да пол-Тюмени уже об этом говорит.

– Впервые слышу, – сказал Кротов. – В Тюмени любят потрепаться.