Сломанная тень

– Не помню, – отрезал Парамон, внезапно помрачнев. Дурак он дурак, зачем стал трепаться? И ради чего? Ради какого-то червонца! Дамочка была серьезная – пистолетом его ткнула, когда он не хотел князя в лужу кидать. И потом еще раз, когда прощались, чтоб не болтал.

– Как не помнишь? – оторопел Угаров.

– А вот так! – сплюнул Парамон. – Давай червонец и проваливай.

– Сперва скажи!

– Я и говорю – не помню! А ну гони червонец! – Парамон схватил Угарова за грудки. Тот, не задумываясь, двинул ему между глаз.

От короткого и сильного удара Парамон рухнул как подкошенный. Угаров тут же сел сверху и правой рукой схватил его за кадык.

– А теперь вспомнил?

Парамон лишь скрипел зубами, и Угаров немножко кадык сдавил. Тыща в испуге засучил ногами:

– Отпусти! – прохрипел он.

– Ну?

– К блаженной Марфуше попросила отвезти!

– Что? – изумился Угаров.

– Что слышал.

– Ничего не путаешь?

– Ничего! Я к Марфушеньке часто людей вожу!

– А лица ты ее не видел?

– Кого? Марфуши?

– Супруги моей!

– Нет, студент, не видел!

Глава тринадцатая

Второй день подряд Илья Андреевич выезжал из дома с твердым намерением навестить сестру, но ни повозиться с племянниками, ни попыхтеть трубочками с Адольфом (Тоннер всегда путал, кто из них кому шурин[45], а кто кому зять[46]), не получилось.

К Лаевским доктор собирался заглянуть на минуточку – убедиться, что Софья Лукинична нормально перенесла морфин. Уж больно коварное это зелье! Боли снимает отменно и глубокий сон гарантирует, но при этом часто вызывает галлюцинации.

– Швыдко[47] добрались! – обрадовался швейцар, помогая доктору выбраться из экипажа. – Пивгодыны[48] не прошло, як послали!

– Что-то с Софьей Лукиничной? – испугался Илья Андреевич.

– С Софьей Лукиничной? – удивленно переспросил Филипп Остапович. – Нэ знаю! Давно нэ бачыв! Днем укатила!

– Кто-то еще заболел?

– А що, Пантелейка нэ казав[49]? – снова удивился швейцар. – Вин не з вамы[50]?

– Простите, кто? – поинтересовался Тоннер.

– Пантелейка, казачок наш, – пояснил Филипп Остапович, перемежавший в разговоре русскую речь с украинской. – Замість сына мені[51]. Его за вами послали.

– Нет. Видно, разминулись. – Тоннер, сунув швейцару неизменный саквояж с инструментами и лекарствами, поспешил в дом, на ходу расстегивая шубу. – Так кто же заболел?

– Ирина Лукинична! – Филипп Остапович, несмотря на преклонный возраст, легко обогнал грузного доктора на ступеньках.

– Что с ней? – озабоченно спросил Илья Андреевич, входя через услужливо распахнутую дверь в полукруглую прихожую.

– Брюхо болит, – Филипп Остапович на ходу принял от гостя шубу, перчатки и трость.

– Добрый день, господин доктор, – поклонился выбежавший Никанорыч. – Пойдемте, я вас провожу.

Подхватив саквояж, он повел Илью Андреевича на второй этаж. Филипп же Остапович снова выскочил на крыльцо и стал вглядываться в сгущавшиеся сумерки. Пантелейке дали денег на извозчика, но лишь в один конец, наказав вернуться с Тоннером.

«Не заблудился бы малец! Выборгская часть ох как далеко!»

– В полдень прихватило, – вытирая со лба холодный пот, прошептала Ирина Лукинична. – Я простоквашки выпила, тут и началось! Скрутило так, что выдохнуть боялась.

Тоннер посмотрел на часы – полшестого. Почему же доктора вызвали так поздно?

Будто подслушав его мысли, Ирина Лукинична пояснила:

– Думала, пройдет. Желудок-то у меня с детства шалит. Вроде ем каждый день одно и то же, а результат всегда разный. То полный порядок, то… Ой!

Ирина Лукинична схватилась за правый бок.

Спаленка пожилой женщины была маленькой и очень скромной: по центру узкая кровать, вдоль окрашенных в «перловый» цвет стен – немногочисленная мебель: дамское бюро с бумагами, столик для рукоделия и пара стульев с решетчатыми спинками.

– Болит постоянно или приступами?

– Приступами. Сначала будто колом проткнет…

– Где? – перебил Тоннер.

– Здесь, – несчастная положила руку на живот чуть ниже пупка. – А затем как начнет брюхо рвать, я спину колесом выгибаю! Потом вдруг отпустит…

– Большие перерывы между приступами?

– Большие! Я днем даже решила: все, кончились мучения. Велела карету закладывать, на службу вечернюю ехать. И вдруг опять! Как раз Полина, племянница моя, зашла. Посмотрела, как я корчусь, и за вами послала…

Последние слова Ирина Лукинична произнесла с явным неудовольствием – в докторах особого прока не видела. Все на земле от Бога, и болезни тоже. Если суждено тебе умереть, никакой доктор не поможет, а ежели нет – зачем деньги тратить.

– Вас тошнит? – спросил Илья Андреевич, щупая пациентке руку и лоб. Пульс несколько учащенный, неровный, температура нормальная…

– Нет, – смущенно ответила больная и, подумав, уточнила: – Иногда.

– Рвоты не было?

Ирина Лукинична так смутилась, что ее бледная кожа порозовела.

– Сударыня, я не из любопытства спрашиваю, – строгим тоном объяснил Тоннер. – Прежде чем назначить лечение, мне надо выяснить, что именно у вас болит.

– Я ж говорю, желудок! – проворчала пациентка и снова схватилась за бок. Тильмах, царствие ему небесное, хотя бы глупостей не спрашивал. – Да я и сама знаю, как лечиться.

– Если не секрет?