Сломанное сердце

Гаевский непонимающе сморгнул.

– Но он же…

– Насколько я знаю, пострадавшая сторона претензий не имеет. Игорь Иванович мне сам сказал. И Шаламов, он же не какой-то злостный нарушитель. Раньше ведь у него таких проблем не было? И учится он хорошо. У меня вот он лучше всех тест написал, – привираю я, с трудом сдерживая улыбку.

– Ну, ты же знаешь, насчет отчисления не я решаю, а ректор. А Грошев ему уже напел сегодня…

– Но ваше-то слово повесомее будет. И дело даже не в том, что вы выше по должности, чем Грошев. Просто все ведь знают, что ректор уважает вас и к вашему мнению всегда прислушивается. Если вы в порядке исключения попросите ректора дать парню шанс и на первый раз ограничиться строгим выговором, он вам не откажет. Я уверена. Кстати, как там дела с поездкой Марка?

– Марк в апреле должен уехать… – бормочет Алексей Германович, слегка сбитый с толку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍С моей стороны это, конечно, грубейшая манипуляция, но на тонкие игры у меня просто нет времени. Да и в случае с Алексеем Германовичем это беспроигрышный вариант. Назови его важным и уважаемым и вей из него веревки сколько угодно. Ну а про поездку Марка я уже так добавила, для верности.

– Хорошо, я поговорю. А тебя-то с чего вдруг так озаботила судьба какого-то студента? Вроде ты у нас особым милосердием раньше не отличалась.

Я ожидала, что он нечто подобное спросит, поэтому сейчас хотя бы удается скрыть волнение и вполне естественно ответить:

– Ну, он – мой студент. И как я уже сказала, учился он прекрасно. Готовился, старался. Ну и вообще соображает. Не хочется, чтобы из-за одной глупости у парня всё пошло наперекосяк. Я даже подумывала предложить ему потом работу у себя. Мне нужны толковые специалисты.

– Да, я видел, оценки у него неплохие, хвостов нет… Ладно, Лера, я поговорю. Думаю, всё обойдется, ну, если Бутусов, конечно, в бочку не полезет.

– Спасибо, Алексей Германович. Бутусова я возьму на себя. С наступающим вас.

– И тебя, Лерочка. Марк, между прочим, очень скучает…

– Простите, я спешу.

Я скорее покидаю кабинет проректора, потому что обсуждать Марка у меня уж точно нет никакого желания.

Вечером Алексей Германович звонит мне лично и не без гордости сообщает, что, хотя ректор был настроен крайне решительно, он сумел его переубедить.

– Так что твой протеже отделается лишь строгим выговором.

Я горячо благодарю Гаевского-старшего и, ссылаясь на то, что сейчас за рулем, быстренько сворачиваю разговор, пока он снова не начал свою песню про Марка.

* * *

Спустя два дня я, расквитавшись со всеми срочными делами, а несрочные отложив на первые числа января, еду к родителям. Специально беру билет на ночной поезд, чтобы хорошенько выспаться в дороге и тридцать первого быть бодрой и веселой.

В родительском доме всегда хорошо. Даже жаль, что я так редко у них бываю. С тех пор, как они переехали из шумного города, мы видимся только по большим праздникам.

У них живая елка в горшке. Никаких шаров и бус, только золотые огни гирлянды. И просто обалденный запах хвои. Пока папа нашпиговывает гуся яблоками, мы с мамой режем салаты. Фоном по телевизору идёт какой-то праздничный концерт.

– Лера, а почему Марка с собой не взяла? – спрашивает мама.

– Да! Чего это он не приехал? – подхватывает отец.

– Так получилось, – уклончиво отвечаю я.

Они пока не знают, что мы расстались. Я решила, что скажу им, когда мы разведемся. Поставлю перед фактом. Потому что иначе они будут долго, упорно и методично меня обрабатывать: не разводись, одумайся… нехорошо, неприлично… стыдно быть разведенной… всё потому, что нет детей. И всё в таком духе.

Я обожаю своих родителей, но в некоторых вопросах они – махровые ретрограды. Брак для них – это святое, это раз и навсегда. И как бы я им ни объясняла, почему не могу жить больше с Марком, все мои доводы они сочтут придурью и блажью. Потом их, конечно, будет ждать шок. Но зато мы обойдемся без взаимного трепания нервов.

– Сережа, переключи канал! – восклицает мама, заметив, что начинается «Ирония судьбы или с легким паром!». – Это не кино, это какая-то ода беспутству, изменам и легкомыслию.

– У меня руки жирные, – оправдывается папа.

Тогда я беру пульт и нахожу на другом канале очередной новогодний концерт. И тут начинает звонить мой сотовый. На экране высвечивается контакт: Гаевский-старший.

– Кто звонит? Опять, поди, твои клиенты? Даже в Новый год отдохнуть не дают. Сбрось звонок и вообще выключи телефон. Совести у людей нет.

– Это Алексей Германович, – говорю маме.

– Оу! Дорогой наш свекор! – сразу приободряется мама. – Тогда ответь, конечно, доча. Он наверняка поздравить нас хочет.

Я принимаю звонок и сквозь мамино радостное: «Передай Алексею Германовичу наши с папой наилучшие пожелания! А лучше дай нам трубочку, мы сами…» слышу его голос, непривычно сухой и скрипучий. Без всяких приветствий и прелюдий Гаевский-старший жестко произносит: