Сломанные вещи

– Ладно, согласна, – говорю я, и Миа шумно выдыхает, точно долго задерживала дыхание. – Согласна, – повторяю я. – Но даже если в тексте фанфика и впрямь содержатся зацепки, то какая нам от этого может быть польза? Ты же слышала, что сказал мистер Болл. Он выбросил в мусор все, что принадлежало Саммер, после того как полицейские забрали необходимые улики. Ничего не осталось.

Миа качает головой. Ее глаза загораются. На секунду мне кажется, что сейчас она улыбнется.

– Вовсе нет, – говорит она. Она сидит на полу по-турецки, кладет тяжелый альбом себе на колени и начинает листать его. – Саммер не давала нам держать при себе «Возвращение в Лавлорн», – объясняет она Эбби. – Она всегда желала быть единственной. Экземпляр рукописи был только один, это тетрадь со множеством страниц-вкладышей, на некоторых из них текст напечатан, на других написан от руки.

– Ничего себе. – Эбби морщит носик, глядя, как Миа листает покоробившиеся страницы альбома с прикрепленными к ним старыми внеплановыми контрольными, выполненными на «отлично», работами, обклеенными множеством стикеров. – Это так старомодно.

– Первая книга о Лавлорне была написана от руки в начале 1960-х годов, – говорит Миа. – Саммер считала, что писать от руки – это более аутентично. Кроме того, ей приходилось делить компьютер со своей патронатной семьей, а они вечно за ней следили.

– Она считала, что они даже научили кота читать, – добавляю я и тут же жалею о своих словах, потому что Миа вздрагивает.

Она говорит уже более тихо:

– Она хотела, чтобы Лавлорн оставался только нашим достоянием. Она хотела, чтобы он принадлежал нам.

– Во всяком случае, так считали мы, – поправляю ее я. И едва не добавляю: Но Оуэн знал. Миа все ему рассказала. Он знал, что мы любим играть в Лавлорн. Но я не говорю этого вслух. Его имя висит в воздухе между нами, словно неловкость из-за произнесенного кем-то грубого замечания. Мы не забываем о нем никогда, его имя незримо присутствует в нашем сознании, вплетаясь в ту тайну, которой покрыто и само убийство, и все то, чего мы еще не знаем.

Миа отодвигается от меня.

– Как бы то ни было, главное состоит в том, что Саммер все время держала эту тетрадь у себя. Если кто-то из нас двоих что-то сочинял, мы должны были отдавать написанное Саммер, чтобы получить ее одобрение. Если написанный кусок ей нравился, она вкладывала его в тетрадь.

Я сажусь на кровать Миа, не обращая внимания на то, как она хмурится, словно боится, что это придаст неприятный запах покрывалу. Вероятно, так оно и будет. От меня воняет.

– Саммер была одержима этим сиквелом. Она считала, что у нас, возможно, даже получится его опубликовать. Сейчас это кажется глупым. – Бледно-розовое покрывало на кровати Миа простегано нитками, образующими петли и завитки. В некоторых местах прошивка начала рваться, и я дергаю одну из торчащих ниток, жалея о том, что прошлое не похоже на эту простежку и что нельзя просто потянуть за ниточку, пока стеганый узор не разойдется и ты не сможешь начать все заново.

– Это вовсе не кажется глупым, – говорит Эбби. – Ведь Лавлорн – это все, что у вас имелось.

Она, конечно, попала в точку. Лавлорн действительно представлял собой все, что у нас имелось. Миа была самой умной из нас трех, а Саммер – самой красивой. Я же была общительной. Но по сути, все мы были одиночками. Остальные девочки ненавидели Саммер, обзывали шлюхой, писали на шкафчике всякие гадости, крали ее спортивную одежду и бросали в мусор или поливали кетчупом, как будто это менструальная кровь. Миа так боялась разговаривать на людях, что в течение многих лет не произносила ни слова, даже когда ее вызывали отвечать, и за это все время отправляли к директору как нарушительницу дисциплины. Она всю жизнь училась в одной и той же школе, но все равно почти никто в этой школе не знал, кто такая Миа Фергюсон. Единственным человеком, который был с ней добр и который мог заставить ее говорить, местный начинающий психопат, Оуэн Уолдмэн – и так продолжалось, пока не появилась Саммер. Как-то раз Миа сказала мне, что начала заниматься балетом именно потому, что не могла говорить вслух. Танец был для нее единственным способом коммуникации.

А я вечно попадала в неприятности с тех самых пор, как Уилл Хармон обозвал меня нищебродкой из трейлера, хотя мы жили вовсе не в трейлере, а в настоящем доме. Но он знал, что нам не хватает денег, и видел, как моя мать работает ночами на заправочной станции – это было до того, как она нашла работу в администрации больницы, той самой, где моя сестра сейчас проходит обучение в клинической ординатуре.

В начальной школе я дралась почти в каждом классе. Я просто не могла не выплескивать свой гнев, давая волю кулакам. А когда мальчишки стали слишком крупными, чтобы вступать с ними в драки, гнев поселился в моих голосовых связках, поэтому часто бранные слова, слетавшие с моих уст, словно вырывались помимо моей воли, сами собой.