Сломанные вещи

– Смотри на мой дом как на незавершенное строительство, – говорит Эбби, когда мы направляемся к лестнице, протискиваясь по узкой ленте пустого пространства, по бокам которой громоздится годами копившийся мусор. – К началу следующей недели в этом месте будет чисто, как в дзен-буддистском храме.

Я почему-то в этом сомневаюсь. Даже лестница завалена хламом, хотя в некоторых местах я вижу свидетельства того, что Миа и вправду здесь убиралась – там и сям видны участки утратившего свой первоначальный цвет ковра.

– И это только временно. – Миа держит спину, как будто та деревянная – она явно обижена. И не смотрит на меня. – Только на эту ночь, верно?

– Верно, – быстро говорю я. Именно так я ей и сказала: если завтра мою мать еще не выпишут из больницы, за мной приедет сестра. И я перестану ей досаждать.

Почему от лжи столько мороки? Потому что она имеет тенденцию множиться, расползаться. В отличие от всего остального дома комната Миа так же чиста, как зал ожидания в аэропорту. Ковер бежевый и приятно пахнет пятновыводителем. На письменном столе нет ни пятнышка, и на нем стоят только ее айпад и стеклянная банка, в которой она держит ручки. Покрывало на кровати бледно-розовое, а спинка в изголовье сделана из массива дерева. На полу ничего не валяется: ни единой туфли, монетки или носка.

Но некоторые вещи здесь совсем не изменились, например, кружевные занавески на окне, нарезающие солнечный свет на ажурные узоры, и шеренга ароматических свечей, стоящих на книжной полке над кроватью Миа. Кружка на прикроватной тумбочке, на которой написано «Чтение сексуально» и в которой она хранит свои очки. Лампа в форме балерины.

– А теперь что не так? – говорит Миа, и до меня вдруг доходит, что я неподвижно простояла в дверях по меньшей мере пять секунд.

– Ничего. – Чувствуя, что почти готова заплакать, я бросаю большую спортивную сумку на пол и, наклонившись над ней, начинаю разглядывать немногочисленные фотографии, оправленные в аккуратные рамки и развешанные на стене. Почти на всех фотографиях изображены Миа и Эбби, и большая их часть сделана в одной и той же комнате – судя по похожим на шкуру зебры термоядерным обоям, ярко-розовым занавескам и постерам, на которых изображены машины времен промышленной революции, это, должно быть, комната Эбби. Эбби и Миа в ярких боа из страусовых перьев и цилиндрах. Эбби и Миа, лежащие вместе поверх покрывала на кровати. Эбби и Миа, одетые в одинаковые футболки. Я чувствую острый укол зависти – я уже давно ни с кем не была настолько близка. Я не была настолько близка даже с теми девушками, с которыми успела переспать.

На последней из фотографий, снятой на фоне горы Независимости, между Эбби и Миа стоит женщина с темно-русыми редкими растрепанными волосами.

– Кто это? – спрашиваю я.

– О. – На лице Миа мелькает выражение неловкости. – Это миссис Пиннер, наша частная преподавательница. – Она садится на кровать. Все, что делает Миа, каждое ее движение выглядит грациозным и выверенным. Она никогда не плюхается, не сутулится, не ходит, раскачивая бедрами, и не сидит развалившись. Она сидит прямо, ходит изящно и горделиво и умеет вращаться вокруг своей оси. Честное слово, я даже ни разу не слышала, как она отрыгивает воздух. – Мама пробовала отправить меня учиться в школу Пресвятой Марии, полагая, что там мне будет лучше. Но лучше не стало. Все обзывали меня ведьмой и засовывали в мой шкафчик и вещи сэндвичи с испорченным тунцом. Я долго просила ее перевести меня на домашнее обучение, и в конце концов мама согласилась. Мы с Эбби занимаемся вместе, когда она не в отъезде.

Значит, Миа не пришлось возвращаться в Объединенную школу Твин-Лейкс. Как и Оуэну. Ей не пришлось сидеть в тех же классах, в которых мы сидели вместе с Саммер, или есть в одиночку за тем же столом в кафетерии, за которым мы обедали. В том, что на меня смотрели как на предполагаемую убийцу, был только один плюс – никто мне не мешал. Но это, разумеется, означало также, что у меня вообще не было друзей. Интересно, что сказала бы Миа, если бы узнала, что я даже точно не знаю, в каком сейчас классе учусь.

– А у тебя какая отмазка? – спрашиваю я, поворачиваясь к Эбби.

Она достает из сумочки пакетик жевательных конфеток «Твиззлерс».

– Я слишком знаменита, – буднично говорит она и разрывает пакетик зубами. – Все эти Бьютиконы и ВидКоны, а также прочие фестивали и недели моды здорово мешают регулярным школьным занятиям. А сверх того меня постоянно отвлекают на фотосессии.

Я изумленно уставляюсь на нее.

– Я думала, модели должны быть худыми или очень стройными.

– О нет. У нас бывают самые разные фигуры, разные размеры одежды и цвета кожи. – Она вскидывает брови. Ее волосы выкрашены в полоски платинового, золотистого и фиолетового цвета, но брови остались темно-русыми, идеальной формы, точно два небольших полумесяца. – Думаю, так же, как и у убийц.

Я напрягаюсь.

– Я не убийца.

– Ну ладно, согласна. Как скажешь, – И Эбби пожимает плечами.

Я смотрю на Миа, надеясь, что она мне поможет, но она стоит на четвереньках, ища что-то нервно под кроватью.